Подули осенние ветры,
Военное лето ушло.
Листву, опадавшую щедро,
В окопы к солдатам мело.

Вникая сердцем в правду горьких сводок,
Стал город на Неве фронтовиком…
Вернулся зимним вечером с завода
Отец опять с урезанным пайком.

Бороновали женщины поле –
Намертво в бороны их впрягли.
Стернёю ноги свои кололи.
А следом враги-конвоиры шли.

Родные отцовские сени
Кровавую помнят войну.
И быть им в плену у сирени –
Не то что в фашистском плену.

Трёхрядка на полустанке
В полуголодной стране…
Судачат меха тальянки,
Рассказывают о войне.

Ты рядом. Ты близко у кручи нагорной,
И дом твой на площади старой соборной.
Давно ли тут ветры военные дули?
Давно ли тут жалобно прядали пули?

В ту осень на лугу широком,
Там, где течет река Москва,
Поблекла у дорог до срока
Войной помятая трава.

Эту строку, как огонь и камень,
Ты ощущаешь своими руками.
Свет ее в сердце твое проник.
Стал он правдой самой беспощадной, как штык!

Закончится война – не очень скоро,
Захватит и ещё одну весну…
В лесу колонн Казанского собора
Играем мы с ребятами в войну.

Не израненный и не калека,
И собою доволен вполне.
Но присмотришься – тень человека.
Человек на прошедшей войне.

Девчонки нынешние, нет, не с превосходством
А с завистью глядят на тех, иных,
Которые в шинелях не по росту
Ушли жестокими дорогами войны.

Бор без сосен, бор без весен, –
здесь земля росы не просит.
Ни подснежника, ни почки, –
в ямах доченьки, сыночки…

А над могилой капитана – звезда,
значит, всё же получил он майора.
Капитаном в двадцать восемь он стал,
и майором в тот же год – слишком скоро!

Я тоже рос средь уличной шпаны.
И будущность была во тьме сокрыта.
И, к танцам в клубе выгладив штаны,
Я клал в карман кастет из текстолита*.

Наш зестафонский поезд ранний
стал у последнего столба, –
и это утро мне судьба
ссудила для воспоминаний.