Как будто бы разверзлась тьма,
Всё стало светлым вдруг и нежным,
Казалось, все сошли с ума
От этой радости безбрежной.

Стою… А пепелище стынет.
Пилотку снял я с головы.
Село в железной паутине,
А в синем небе – журавли.

Мне снится война по ночам,
Всё чаще, настойчивей снится;
Пылает сосна, как свеча,
И падают мёртвые птицы.

…Буду жить я в любви и покое,
В новом доме с резным козырьком.
Будет небо вокруг голубое,
Солнцем счастья пронизанный дом.

Земля – отверстый ад,
Но жив – на милость –
Не трус, а тот солдат,
О ком молилась...

Тебя, Кукшинга, целовал Господь…
И вот стою у дедовской ограды.
Глоток водицы да ржаной ломоть
Из дома предков – выше нет награды!

Нет, он не умер,
Он погиб, мой брат…
Он ранен был
Семнадцать лет назад.

Мой первый враг! До гроба не забуду
Тот крючковатый палец у курка,
Белесых глаз осеннюю остуду
И застоялый запах чеснока.

Воды остался лишь глоток
В его пробитой пулей фляге.
Уже под утро он залег
За обомшелым пнем в овраге.

Отец погиб на поле боя,
Дед успокоился в тюрьме,
И мне остались от обоих
Лишь дырки в нищенской суме.

…Хоть здесь почти бомбёжек не было, –
Шинели всюду, гимнастёрки,
И так народу много бегало
Меж Пенз – От Первой до Четвёртой*!

Шагает рота. Пыль клубится.
За дымной далью гром плывет.
А после штурма возвратится
Один лишь взвод.

Был осенним багрянцем, как лентой, весь город обвит.
На дорожки в саду наплывала вечерняя дрёма.
Ты рассказывал мне о мальчишеской первой любви,
О красивой девчонке из испанского детского дома.

Мороз свиреп. В снегах искристых, вязких
берёзы тонут – кроны лишь видны.
От плена снежного мы их по-братски
освободим… И прежде чем по самой первой жахнуть,

…И заснул я, охваченный дрёмой,
Снилась нива, светясь как луна,
Потому что подушку соломой
Мне в санбате набила война.