Об одном тревожились мы только:
Чтоб никто не смог нам помешать…
В сорок первом с Нестеровым Колькой
Мы на фронт наладились бежать.

Тучи низко идут над Кремлёвской стеной,
В небе отсвет знамён войсковых.
Мы деревни сдавали высокой ценой,
Оттого лишь не сдали Москвы.

Такого не забудешь дня.
Здесь память входит в силу:
В Берлине девочка меня
Дать хлеба попросила.

Я б эту жизнь хранил, как пайку хлеба
За пазухой хранят в платочке чистом,
Завязанном так туго, что зубами
Не развязать. Но может ли голодный...

Для меня березка – часть России,
Есть она, и будет, и была…
…Вот березку росы оросили,
И она стоит белым-бела.

…Я говорю с тобой под свист снарядов,
угрюмым заревом озарена.
Я говорю с тобой из Ленинграда,
страна моя, печальная страна…

Все сбудется – мы встретимся с тобой,
Над нами вскинет парус голубой
безветренное солнечное небо.
И, радуясь блаженству тишины,

Как в «войнушку» в детстве мы играли,
Весь разрушив распорядок дня!
Командиром красным выбирали,
Между прочим, все всегда меня.

Оставили силы конягу:
Бескормьем разила война.
Слезинки катились на флягу:
Девчонка поила коня...

Старый фронтовик не скажет: «Страшно было».
Скажет проще: «Было тяжело».
На войне изматывало силы
То, что в жизни повседневно шло.

В разрыве хрупкого кустарника
Слова прощальные смолкают,
И слёзы синие, хрустальные
В глазах у женщины сверкают.

Берет начало сорок пятый,
И мы – за Одером-рекой*,
И до конца войны проклятой,
Как говорят, подать рукой.

Мать послала к сыну думы
Ранней ранью;
Возвратились эти думы
К ней ветрами.

Прямо у извоза,
Где телег скопленье, –
Белая берёза
С голубою тенью.

Человеку полгода.
А отец уж убит на войне.
И не знает об этом дитя.
Только в непогодь плачет во сне.