На каждой улице, в каждом доме:
«Севастополь», «Каунас», «Киев», «Житомир».
Земля немало видала злодеев,
Злодеям привычно сидеть за кустом.

Тумана и печали пелена,
Ночные вздохи старого завода,
Который помнит те четыре года –
Почти без хлеба и почти без сна...

Как мало ленинградцев старых,
Их редко встретишь в наши дни.
В каких немыслимых пожарах
Горели заживо они!

Нам не жить как рабам –
Мы родились в России,
В этом наша судьба,
Непокорность и сила.

Я просыпаюсь. В окнах тьма,
К стеклу прилипла прядь мороза…
И вяжет варежки зима
Продрогшим на ветру березам.

О прошлом память сберегая свято,
Я говорил и говорю опять:
Пусть то, что испытали мы когда-то,
Другим не доведется испытать.

Много сложено песен
О битвах, гремевших когда-то.
У тогдашних мальчишек
Сегодня виски в седине.

В отчем доме на улице Смычки
Никого уже нет из родни.
На ночь глядя хожу по привычке
Поглазеть на чужие огни.

Пусть в грозах фронтовых ночей
Я мёрзну и не сплю, –
За счастье родины моей
Я всё перетерплю.

Победа не придет сама, мой друг!
Ее добудешь потом ты и кровью,
Не устрашась трудов, и жертв, и мук,
И дорожа свободой, как любовью!

Ослабла память? Быть того не может!
И мне ли друга нынче не узнать?
Но всё ж скажи, скажи, товарищ, всё же,
Какой пришлось нам город штурмовать?

Я помню домик, двор и ель,
Окно с болящей тётей Пашей,
И чёрный кожаный портфель,
Насквозь антоновкой пропахший.

С какой-то тихой тайной болью,
Как старый сон, что вдруг воскрес,
Я вспомнил хлеб в широком поле
Под синью северных небес.

Пол под ступнями мертвецки холоден.
Голый стою. И не греет стыд.
В белом тазу перезрелым желудем
Сердце мое лежит.

Первый дед мой, Давид Самуилович Курузбавер,
И второй дед, Василий Иванович Лукощук, –
Вам, кто мир – словно Дженнер* – от оспы тевтонской избавил,
Посвящает стихи недостойный и беглый ваш внук!