Идут дожди, смывая вмятины,
Воронок вечную вину.
И до сих пор находят матери
Детей, потерянных в войну.

Февральские лужи – во льду, как в стекле,
Поземка метет по венгерской земле.
Слышна пулеметная скороговорка.
Железной походкой здесь битва прошла

Во флигельке, объятом лютой стужей,
В сорок втором, чтобы согреть сестру,
Я бросил в печку сказки братьев Гримм.
Железная печурка загудела.

Ой, родимый виноградник, дом родной, –
На семь лет прощаюсь с милой стороной.
Ой, жена моя и малое дитя,
На кого вас покидаю, уходя?

Штаб – в пыли. Дом – в пыли.
Только грохот и звон.
Из разбитых окон
стекла вдребезги – вон.

Пылит просёлком пегая лошадка.
В бестарке*, скособочившись, – седок
Оставил вожжи, всхрапывает сладко
И держит путь на ближний хуторок…

Я не знаю, какого цвета
У тебя, дорогой, глаза.
Мне, наверно, тебя не встретить,
Ничего тебе не сказать.

Этот черный смерч не забыл народ:
Жребий тяжкий пал, был тяжелый год.
Лето красное вдруг нахмурилось,
Небо синее стало сумрачным

Щели в саду вырыты.
Не горят огни.
Питерские сироты,
Детоньки мои!

Стоны, грохот, пепел, дым и прах…
Я бегу… Мне слышится комбата
Голос, огрубевший на ветрах…
Проплывают выжженные лица

Когда не вернулись солдаты с войны,
охотничьи их собаки ушли из деревни
и скрылись во мраке.
Тоскою глаза их полны
по юным хозяевам, павшим в атаке.

Зажата в кулаке граната,
Над головою – автомат…
И грустно думать, что когда-то
Ты был таким, как я, солдат.

Есть город безымянный на Урале.
Он на скале, где беркута гнездо.
К нему ползут по сдвоенной спирали
Тяжелые улиты поездов.

Мы как будто и родились в ротах,
Крестники металла и огня.
Путь любой нам кажется короток,
Встань с зарею – не хватает дня.

А дядя Доржи не говорит, не слышит,
смеётся беззвучно и улыбается – от души.
И каждый день он мне что-нибудь пишет,
и так мы беседуем с дядей Доржи.