В том довоенном, давнем, до...
В том довоенном, давнем, до,
уже как будто допотопном,
всё было музыкою: топнем –
и раздаётся сразу: до-о-о...
В девятом и десятом – безусые юнцы,
Мы были в сорок пятом уже почти бойцы.
Полгода или года лишь не хватило мне,
Чтоб испытать характер и душу на войне.
Бывает, и поныне я думаю с тоской:
Какой же в самом деле, какой же я, какой?
Но всё-таки учили чему-то и меня,
Учили – не ловчили – и время, и родня,
А также в школе, в классе, придирчив и суров,
Давал свои уроки мне военрук Петров.
Его рука под Минском давно погребена,
Она отвоевалась, отмучилась она.
А он ещё воюет, кричит во сне: «Вперёд!» –
И за собой в атаку ведёт погибший взвод.
Его бы жизнь прожить нам, его б увидеть сны –
Без этого не знаем самим себе цены.
Без этого до смерти всё думать мне с тоской:
Какой же в самом деле, какой же я, какой?
Прости, Иван Петрович, прости мальчишек, нас,
Которых ты от смерти своею жизнью спас.
Прости, Военпетрович, пустое баловство –
Тогда не понимали мы просто ничего.
Но не пропали даром, поверь, твои слова –
И выправка, и память, и совесть в нас жива!
Какие б испытанья я после ни прошёл,
Во мне твоих приказов всегда звенит глагол.
И если было трудно, я вспоминал опять
Твой голос громкий, трубный, твою команду: «Встать!»
Спасибо за науку, я, кажется, встаю,
Я, кажется, не струшу в решительном бою.
И всё-таки доныне я думаю с тоской:
Какой же в самом деле, какой же я, какой?