П.М. Басаргиной
Как долго память носит креп!
Болит рука, которой нет.
Болит душа (которой нет)
И стонет – по кому?..
Как пахнет довоенный хлеб,
Я помнил всю войну.
И стар и мал одни − вдвоём,
Минуя зелень дня,
Мы с бабкой по миру идём
По русским деревням!..
Сначала было как игра:
И ножницы, и клей –
Весь дом наклеивал с утра
Снежинку на стекле.
Что дети знали о судьбе,
О крови, о любви?
Ведь самолёты в синеве
Дрались, как воробьи.
На бой глядели языки
Из удивлённых губ,
Из-под ладошек огоньки
Стреляли по врагу…
Красноармейский эшелон.
Зажав в зубах ремни,
Внизу, по склону, батальон
На корточках сидит.
И это было не смешно!
Колёсный стук сухой…
Вот бабушка ушла с мешком
В деревню за мукой.
И был на Спирово* налёт,
И я, по простоте,
Увидел близкий самолёт
С крестом на животе.
Стекло и грязь, и женский всхлип,
И стены ходуном.
Молился дед. Его нашли
Под грудою икон…
Сначала сахар к чаю был:
По пять, по три, по два
Кусочка, а потом и пыль –
На три, на два глотка.
Потом солили круто хлеб,
Пока он был… Потом
Ушли к родне. В ночном селе
Стучались под окном.
Подолгу жить в тот год нельзя
Нам было у родни:
«Прости нас, Поля! Но семья –
Своих не прокормить».
И мы идём по деревням,
Осыпанным листвой,
Все избы в них – как терема,
Наличники с резьбой.
Головок клевера нарву
С ватажкою ребят –
Ведь оказалось, что траву
Не топчут, а едят!
А надо думать о зиме.
У бабки нет и слёз…
От худосочия к спине
Пристал фурункулёз.
А я цыплячьим голоском:
«Есть! Есть!» – всё об одном…
И говорят мне «городской»
Насмешливо на «о».
– Небось конфеты только ел?
А ну-ка, покажись! –
Вздыхали бабы: – Ишь, пострел.
Спаси Христос. Эх, жизнь!
А кое-кто и немцев ждал.
Наверное, в живых –
Кто «выковыренными» звал,
Когда мы ели жмых.
Внушала бабка на меже,
Крестясь на облака:
− Хоть ты и мальчик, но уже
Ты сын большевика…
Как пахнет ленинградский хлеб,
Я помнил всю войну!
И память носит этот креп
И плачет потому,
Что будто выжжено огнём
В сознанье у меня:
Мы с бабкой по миру идём,
По русским деревням.