Он не писал с передовой,
она – совсем подросток –
звалась соломенной вдовой;
сперва – соломенной вдовой

– Чего ты, старик, над водою стоишь,
И машешь веслом, и тревожно молчишь?
– Стою, поджидаю родные полки.
Я Кий, перевозчик с пленённой реки.

На барже выше Сталинграда
Плывут, во сне иль наяву,
Солдаты, кони и снаряды
Плывут, – и с ними я плыву.

Обтянутый кожей ослиной,
Фашистский гудел барабан.
– Пройти по Сибири лавиной! –
Приказ был дивизиям дан.

Здесь мне в глаза плеснуло небом.
Здесь русина моих волос
от ковылей, кипящих немо,
от снежных вьюг да от берёз.

Так это все? Прострелена рука –
И снова в тыл? В покой больничный, к сестрам?
А если гнев, как лезвие штыка?
А если ненависть безмерно велика

Мы рыли рвы – хотелось пить.
Бомбили нас – хотелось жить.
Не говорилось громких слов.
Был дот на каждом из углов.

Мой родимый, я – дочка твоя!
Горький мой среди горьких друзей!
Я к вам шла, тихим светом горя,
Через горы и вздохи степей.

Как трудно берёзам стоять на ветру,
корнями уйти во вчера,
когда проступают сквозь бересту
лагерные номера!

Когда, прижимаясь к земле
Щекою, беспомощным телом,
Зажмуренный, словно во мгле,
Лежишь под воздушным обстрелом

Потеряла карточку старушка…
Сгорбленная, с палочкой в руке,
Старая старушка-побирушка
Плакала у кассы в уголке.

Не от коптилки, не от печки жарко
В завьюженной землянке старшины:
Сегодня здесь вручают нам подарки –
Привет с родной далекой стороны.

Тогда, в апреле сорок первого,
Весна крутой взяла разбег.
Не видел город неба серого –
Но в майский праздник выпал снег.

Он опустился на станину,
Едва земли утихла дрожь.
Дым заволакивал долину,
Ложился копотью на рожь.

«…А жизнь –
Она случайная.
Вот смерть –
Крепка!» ...