Мама! Тебе эти строки пишу я,
Тебе посылаю сыновний привет,
Тебя вспоминаю, такую родную,
Такую хорошую, слов даже нет!

Двенадцать пар запавших глаз
На лицах бледных, невесёлых.
Сидел тогда наш третий класс
В подвале, где ютилась школа.

Дальний треск пулеметов.
И дождь. Оплывает окопная глина.
Никуда от себя не уйдешь –
День такой неуютный и длинный.

Не ради славы, чтоб историк
писал трактаты обо мне,
провёл я – труд был этот горек! –
четыре года на войне.

Весна сорок пятого года…
Как ждал тебя синий Дунай!
Народам Европы свободу
Принес жаркий, солнечный май.

Для мелкого в огромном места нет.
Россия победила в сорок пятом.
Пир начался. Мелькнуло много лет
В Отечестве, Победою объятом.

Ты думал, фашист,
что, бросив моё голое тело
в хлад подземелья,
Ты все у меня отобрал...

Мне так высоко и удобно
У папы на сильных руках…
Запомнился день тот подробно –
До маминой кофты в цветах.

Поэма-изба, и стоит в середине порядка.
Село – деревенькой, а значит, порядок один.
У каждой завалинки свой огород или грядка,
берёзы, да липы, да зимние гроздья рябин.

Над столом висит он, на ковре,
Потемневшей лентою обвит,
По краям немного обгорел
И немецкой пулею пробит.

Сомкнулись ножницы огня
Как раз над нашими рядами.
Был день. Глазам не видно дня:
Перед глазами – мрак и пламя.

Я помню самое начало –
июньский день и тишина,
и даже радио молчало…
И вдруг – война!

До войны я, по правде, не знал языков,
но война мне вдолбила сурово
сотню слов по-немецки,
по-японски пять слов

В дубленом простом полушубке,
Поверх его – сумка с крестом, –
Казалась ты робкой и хрупкой –
Была ты отважным бойцом.

Едим замёрзшего грача
В уюте тесного жилища.
Она красна и горяча,
Морозом даренная пища.