Я из тех, кто в детстве жил в присутствии
Смерти, взят войною на прицел.
Потому-то кажется: безумствами
Мировыми век переболел.

Не уродина, не старуха,
но судьбу изменить – не вольна.
Вековала век вековухой:
женихов – отбила война.

Я отца не пытаю
Про жестокость войны –
Всё по шрамам читаю,
По снегам седины.

Женщина приехала на станцию,
Багажом всецело занята.
Протянула бережно квитанцию,
Но в окне зияла пустота.

Бескозырку я надену,
выйду на причал.
Чайки, с волн сбивая пену,
жалобно кричат.

А ты ведь не помнишь об этом:
Как в сумрак был город одет,
Как ночь прорезалась лишь светом
Фашистских висячих ракет.

Полетел снежок пушистый
И занес дома.
Ой, не нравится фашистам
Русская зима,

Как юны были мы, как безмятежны!..
Наш братский круг – одна душа и плоть,
Всех нас мог накормить один ломоть,
И полдень – белорусский – всех нас нежил.

О чём им мечталось в затишье войны?
Наверное, выжить и жить долго-долго.
Дожили. До яви нелепей, чем сны:
Возводится памятник фрицам над Волгой.

Мы слишком поздно молодыми стали,
мы слишком рано начали стареть.
«Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин»* –
нас научили в школьном хоре петь.

Во мне – два метра. В нем поменьше было.
А сколько – память долго не хранила.
Мы с ним сравнялись в росте – до земли,
Когда на землю под огнем легли.

Проводят вдоль деревни под конвоем
Фашистов, взятых нашими в полон.
Почуяв вражий дух, дворняжки с воем
Бросаются на них со всех сторон.

Ходила смерть – легка в походке –
на фронте рядышком со мной,
и я привык к ней, как к винтовке,
как к неизбежности самой.

Песчаник и хвоя. Конюшня и вышка.
Звезды пролетевшей погасшая вспышка.
Наряды не дремлют, не спит начзаставы.
Он слушает ночь, молодой и усталый.

Восемнадцать дворов,
В палисадах деревья.
Восемнадцать дымов
Поутру над деревней...