В душе её хранится вера,
Что сын вернётся в отчий дом.
Огню надежды есть ли мера?
К ней сын приходит в каждый сон.

Я тоже рос средь уличной шпаны.
И будущность была во тьме сокрыта.
И, к танцам в клубе выгладив штаны,
Я клал в карман кастет из текстолита*.

Улыбнитесь ветеранам войны!
Улыбнитесь! – среди них и мой отец,
призван он (танкист Великой, боец)
и сегодня встать под смертные огни,
но сегодня призван в суд как истец!

Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие с полей,
Не в землю полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.

Победы давнее дыханье
Ещё колеблет алый стяг,
Не позабыто вдов рыданье,
И ветераны держат шаг.

– Из времени из оного,
Из вечности своей,
Арина Родионовна,
Поди ко мне скорей!

Средь вспышек розовых в тумане,
Средь бело-чёрно-красных туч
Два самолёта, как в капкане,
Держал и вёл наклонный луч.

Он говорил в музейной тишине,
Просторный зал окидывая взором,
Как мы давно когда-то на войне
Освобождали Пушкинские горы.

Я слышал крик –
от боли иль напасти,
медлительный и неподвижный крик…
Шатало судно.

Дивилися мы, удивлялись и фрицы:
Такое бывает иль в сказках, иль снится
На сене душистом.
На юг из-под леса – точь-в-точь от погони

Смеялись, плача. Плакали, смеясь.
По всей земле. От моря и до моря.
Из рупоров симфония неслась,
С гармошками заливистыми споря.

«Выручай, Наташа, больше некому,
Запрягай быков, вези воды,
Сколько нас в селе, и все калеки мы,
Пожалей коровьи животы…»

Послевоенное село,
Где Ламочка-река струится, –
Оно мне дорого зело,
Понеже в нём пришлось родиться.

Под небом холодным и грустным,
Деля и нужду, и успех,
Служили татарин и русский,
Эстонец, калмык и узбек.

Когда поля, изрытые войной,
Мы превратили в мирные равнины,
Казалось нам – у матери родной
Разгладили глубокие морщины.