Я имени его не знаю –
Быльём былое поросло…
Но часто-часто вспоминаю
Его с улыбкой: дед Тепло…

Мекензиевы горы, дерев пожухлых кроны,
Поют не птицы – пули да «мессеры» с небес.
Завалены, забиты металлом раскаленным,
Мекензиевы горы, кустарниковый лес.

Я рано просыпался,
Выскакивал во двор –
Как лихо воробьи там
Вели свой разговор!

Пять грохочущих суток не спали,
Не снимали тяжелых сапог.
Мы немало друзей потеряли,
Но ворвались в родной городок!

У детей комсостава
С детства в сердце осталось:
Тяга к прочному дому,
К постоянным знакомым.

Приземиста, земли коснулась боком,
Посередине раздвоился ствол –
Стоит берёза около окопа,
Где бой когда-то за деревню шёл.

Победа нам в огне досталась.
Она по минам с нами шла.
Она по лесу пробиралась,
По тропкам каждого села.

В залпах последних,
в последнем дыму
наше на свет появление.
Салюты и песни, и – пусто в дому –
послевоенное поколение.

Зелёный факел ивы на ветру.
О ком скорбит он и к кому взывает?
Один он никого не забывает,
Неугомонный факел на ветру.

Нет длиннее солдатских дорог.
Нет труднее солдатских дорог.
Погляди на любую былую –
Всё окопы лежат поперек.

Звёзды падают перезрелыми сливами.
Ходят сны по земле счастливые.
Голубиными лапками топоча,
Ходят сны сторожкие по ночам.

Сверля туннели по сугробам талым,
Ручьи, звеня, стремятся в лоно рек.
А при пути, измученный металлом,
Как свечка, догорает человек.

Весь встрёпанный и потный со двора
Вбежал: отец!.. И сразу тихо стало.
Из тёмных рук бумага выпадала –
И той бумаге не было конца.

Телом пикировщика пропорот
В синь тугую крашеный восход.
Сыпанул фугасные на город
По-пиратски черный самолет.

Мы знали всё: дороги отступлений,
Забитые машинами шоссе,
Всю боль и горечь первых поражений,
Все наши беды и печали все.