Когда о доме, о семье
Поговорят друзья в траншее –
Теплей им на сырой земле
И на душе у них теплее.

Когда не вернулись солдаты с войны,
охотничьи их собаки ушли из деревни
и скрылись во мраке.
Тоскою глаза их полны
по юным хозяевам, павшим в атаке.

Белой ночью на Ладоге плачут кукушки
Да звенят по кустам комары…
Поутру распахнут свои ставни избушки,
Поутру застучат топоры.

Всю жизнь приметы берегу –
В них детства выраженье,
Я помню стадо на лугу
В замедленном движенье.

Лежал солдат в тиши поляны,
В траве, нагретой добела.
По рукаву из свежей раны
Кровь, чуть пульсируя, текла.

Тех крупповских* крупиц убойной стали,
Что прежде были пулей разрывной,
Врачи из тела изымать не стали –
Осколочков, что в плоть отца врастали
И с нею обрели земной покой.

Когда грозой отгрохотал
Войны последний звук,
Что раньше я не замечал,
Теперь увидел вдруг:

Ай, базары, глаз не налюбуется:
Шашлык, шербет и пастила,
Говорит и восхищенно жмурится
Мой хороший друг Хабибула:

Сергею Орлову
Тяжелый след. Упрямый след.
Под пулеметами. Ползком.
Еще мне, может, двадцать лет

Нас гармошка немецкая ссорила.
Так на ней серебрился оклад!
Мы гармошку губную мусолили,
Как детишки теперь шоколад.

Шёл патруль морозной ранью –
Белый иней, чёрный лес.
Штык блестел холодной гранью,
И в глазах такой же блеск.

Нам Победы никак не простят;
Не по правилам мы победили.
Судят, как о незваных гостях,
Что без спроса и ели, и пили.

Когда ученик в «мессершмите»
Впервые взлетал в высоту –
Веснушчатый Саша Матросов
Играл беззаботно в лапту.

Ему вручили партбилет
Перед броском-атакой.
Сержанту было сорок лет,
Он родом из Ахтарилей*.

Я учился писать...
Мимо школы – колонны, колонны
Колыхались рекой
И впадали в невидимый фронт...