Нависли крупно облака.
Планете вьюгою грозят.
Но, тяжелее снежных туч,
Над полем «юнкерсы» висят.

Послевоенные дворы.
Игры другой мы знать не знаем:
Он бьёт из-за горы,
А мы в атаке погибаем.

Я жив-здоров. Ну что писать?
Вот привелось и мне
Страну родную защищать
С оружьем на войне.

Был фронтовик сутул и сед,
И очень неречистый:
– Порой своих бомбили все –
И наши, и фашисты.

Есть в белорусской пуще полустанок…
В густой листве по веснам тонет он,
Здесь партизаны как-то спозаранок
Фашистский захватили эшелон,

Кастрюля с пареной пшеницей
На самом краешке стола.
Три детских худеньких десницы –
Как неокрепших три крыла.

В платочке, деревенская, конечно,
В Москве, я видел, женщина одна,
Не сдерживаясь больше, безутешно
У Вечного заплакала огня.

Мой отчий край…
Ольшаник над рекой,
Знакомых птиц
ликующие гнёзда...

Лес
В душу лез.
Он пах хвоёю,
Гудел, раскачивался, чах

Эшелон на станции Зырянка*,
Уходя хвостом за горизонт,
Поглощал своей утробой танки.
Здесь, в тылу, и начинался фронт.

По училищным коридорам
Роковую разносит фразу:
– Не пришла она из дозора!
– Не вернулась лодка на базу!

Мы в детстве пели на просторе,
Входя в иные времена:
«Штурмовать далёко море
Посылает нас страна!»

Это не гром с небес –
Это обычный день на фронте.
Это не клубы черных туч –
Это дым от взрывов орудийных снарядов.

Мне было пять лет,
И я не понимал,
Что родился в разрушенном городе
Рядом с пивнушкой.

Война вошла в мальчишество моё
Сперва без дыма, крови и тревоги,
А как заходят путники в жильё
Передохнуть, испить воды с дороги.