А юность всё-таки была
В тылу военном, в голодухе.
В свой срок, как до войны, цвела
Черёмуха по всей округе.

Над ничейною речушкой
Встала радуги дуга.
Встала – сразу смолкли пушки
И у нас, и у врага.

Зимой сорок третьего года
видала своими глазами,
как вор воровал на базаре
говяжьего мяса кусок...

Ранним утром, видит бог,
Из своей парадной
Вышел в школу Филиппок,
Филиппок блокадный.

Из рук не выпуская спиц,
Спешит старуха-мать
Побольше мягких рукавиц
Для мальчиков связать.

Да, были Ожеговы, Дали,
Россия оными горда.
Но словари в гробу видали
В те рукопашные года.

Зачем я плачу в день Победы?!
Ведь позади остались беды.
Но только смерти и бои –
Они с младенчества мои.

На возу холодном –
Старый инвалид,
Станция Болотное –
Переезд закрыт.

Желтые дороженьки,
Далекие походы.
Ноженьки вы, ноженьки,
Ботинки-скороходы!

Нужна большая мера одиночества,
Чтоб не забыть ни имени, ни отчества
Солдата с перекошенным мешком,
С полей войны бредущего пешком...

Вокзал и перрон,
И понурые хаты.
С войны в эшелонах
Домой возвращались солдаты.

Восьмое мая…Сорок пятый год.
Пылает флаг над куполом Рейхстага.
А мы прикрыли с неба Злату Прагу.
Дунай в огне: еще война идет.

Всё называется: война.
Всё называется: «под немцем».
Под ним – и осень, и весна,
И две зимы, и та сосна...

Душа тоскует на морозе.
Война. Далёкий снежный год.
«Кукушка», старый паровозик,
Увозит смену на завод.

Мою судьбу топтали сапогами,
Меня сжигали в Копище дотла.
Но над моими мёртвыми врагами
Весной трава, ликуя, проросла.