В Бухенвальде есть большая тачка,
брошенная здесь она стоит,
потихоньку мучаясь и плача,
чувствуя раскаянье и стыд.

Так пронзительно пули пели,
Но не слышен нам пуль полет.
Мы бросками бежали к цели
И ложились ничком на лед.

Дождливой ночью на глухом лугу
В потёмках мы заканчивали мётку.
Отужинавши с мамой всухомятку,
Заночевали мы в своём стогу.

Дымное поле. Сгорела изба на околице.
Её подожгла грозовая из тучи стрела.
Дымное поле, усыпано пеплом, покоится,
Как будто само это поле сгорело дотла.

На фронте мы не думали о нервах –
Война кроила землю под погост,
А из траншей бойцы в шинелях серых,
Бывало, поднимались в полный рост.

Угольки ещё раскалены
В костерке недогоревшем…
Мой товарищ вышел из войны
Мальчиком непостаревшим.

В дни, когда не думали о войнах
И лишь музыка была в чести,
Тщились две соперницы достойных
Мастерством друг друга превзойти.

Вокруг бои, вокруг сраженья.
В дыму пожарищ меркнет рань…
Седьмые сутки в окруженье –
Болота, топь и глухомань.

Ты вниз поглядел из окна самолета –
И ты не увидел привычной земли:
Глухие разводья, протоки, болота,
Озера и топи лежали вдали.

Полуостров Средний,
Безголовые каски
И нескончаемый ветер
Во все времена.

Ни седоков,
Ни окриков погони –
Видений бег?
Сквозь лунный хуторок...

Настало время, мой калам*, отныне стань острей меча!
Настало время, песнь моя, рази и бей, гремя, как гром,
Чтобы грозой настичь врага, чтоб уничтожить палача,
Чтобы засох его арык и чтобы рухнул вражий дом.

Щеки снег иголками колет.
Как наждак, поземка шуршит.
За станцией в гудящем поле
Ни огня нигде, ни души.

Сколько б раз ни ожила атака
В беспощадной памяти твоей,
Леденеет кровь в тебе. Однако
Ты видал и нечто пострашней: