Выходит она из-под Нарвских ворот*
И, грозно клубясь, всё на запад идет.
Проходит прибрежье, родные леса,
Над ней золотятся зарей небеса.

Что в нём бравого, в дяде Васе?
Вон как гнёт его радикулит!
Он едва до скамейки добрался
И, на солнышке греясь, сидит.

То не гром прогремел в вышине,
То не сдвинулись тучи седые,
То Георгий на белом коне
Объезжает пределы России.

Тишина в Кёнигсберге,
Первый раз тишина...
Чёрной Преголи берег
Отмывает волна.

Прошло не помню сколько лет
И сколько вечеров,
А всё в душе не меркнет свет
Мальчишеских костров.

Вот опять на мужика ты ропщешь:
«Хоть бы раз ему родить, облому!»
Нас рожал ночной бомбардировщик
В сорок третьем… Он кричал по-злому.

Она в цвету. Она вросла в суглинок
И ветками касается земли.
Пред ней противотанковые мины
Над самыми корнями залегли.

Землю, где мы родились и живем,
Матерью мы справедливо зовем.
Но, как с родным Ала-Тоо, я связан
С дюнами Латвии кровным родством.

Вставало солнце трудное и красное.
И разливалось солнце вязко, густо.
Текли лучи стремительно и грустно.
И ударялись вдруг в оконце крайнее.

Лейтенант Ступко не лукавил:
– Может, руки, – шумел, – воздеть? –
Вопрошая: – Апостол Павел,
Где мне правду искать? Ответь.

Собирались старухи вечерней порой
О невзгодах своих покалякать,
А мальчишки учились науке мужской:
От обиды и боли не плакать.

А было всё не так давно!
В хозяйстве даже нет обмылка,
Опять зашторено окно,
И на столе дрожит коптилка.

Ночь пахла звёздами и мятой,
В полях бродила тишина,
И соловьиную сонату
Над речкой слушала луна.

Для вас – как есть:
Табачный дух,
Перрон, вагон, который тесен,
Гудки, терзающие слух,

Пройдут года. Погода золотая
Счастливым светом землю озарит,
И где-нибудь – в предгориях Алтая,
Иль там, где ночью соловей царит