Здесь было два села, и оба
Враг сжег дотла. Они пусты.
Лишь печки русские в сугробах
Стоят, раскрыв по-рыбьи рты.

Стою у хаты дяди Миши:
Трава усеяла подзол*,
Цветут у грустных окон вишни,
А дядя навсегда ушёл…

Вокзал, и поезд без огней пыхтит,
Траншею роют, и стучит кирка.
Как близко смерть! Свет Млечного Пути
Так нежно льется к нам издалека…

Слышу лишь сердце стучащее.
В строю за оградой простой
Стоят обелиски дощатые,
И каждый – под красной звездой.

Вижу колонны замерших внуков,
гроб на лафете, лошади круп.
Ветер сюда не доносит мне звуков
русских военных плачущих труб.

Вблизи от взлетной полосы,
На склоне, влажном от росы
И сером от зачахших лилий,
Фашисты яблоню срубили.

Я кручу наш берёзовый жёрнов,
Всю избу сотрясает – дамбыр*,
Шебуршат между чурками зёрна,
Только мало в тарелке крупы.

Учебники, прочитанные мной,
Усваивались поздно или рано,
Но тот, что называется войной,
Осмысливал я по отцовским ранам...

…Рейхстаг пылал. И победители
Расписывались на стене –
За всё, что знали, что увидели
И пережили на войне…
…Расписывались – вправе были!

Я ногу промочил (единственную ногу!),
А рядышком – жена, та обе промочила,
И сразу – «Кар-р-раул!», и сразу бьем тревогу,
Как будто бы уже бог знает что случилось.

Мой друг товарищ старший лейтенант –
На гимнастёрке нет пока медалей,
Как вы однажды здорово сказали:
– Любовь, старик, дороже, чем талант.

Чу! Труба поет, –
Встал я сразу в строй,
Чтоб обрушиться
На врага грозой.

Война…
И души, и сердца
Война проклятая терзала.
А проводив на фронт отца,

Мой город, ты ли это?
Ты…
Такой знакомый, сердцу близкий!
Но где твой люд...

На перекрестке у села
Расстались мы с тобой.
Ты шел вперед, а я – назад
С простреленной рукой.