Когда-нибудь (никто не знает даты)
Проводят поседевшие сыны
И вся страна в последний путь солдата –
Последнего участника войны.

Нам завтра путь – нетрудный и недальний,
Оттуда час езды – и Ленинград.
Мы собрались в интернациональный
Студенческий строительный отряд.

Я на него глазеть не мог.
Взглянул – и старше стал, и строже:
Торчат культяпки вместо ног,
Обёрнутые чёрной кожей.

Им, помнившим Днепр и Ингулец*,
Так странно – как будто всё снится –
Лежать между радостных улиц
В земле придунайской столицы.

Пыльный паслён у обочины.
Пахнет палёной травой.
Школьная дверь заколочена
свежей сосновой доской.

Четыре недели у нас на глазах
с солдатскою жизнью прощался казах.
Лежал он истаявший, серый, как дым, –
как быть нам, что делать с таким молодым?

У широкой дороги каштан.
Мы немного под ним отдохнем.
Над Карпатами – черный туман
И раскатистый пушечный гром.

Мама писем ждала
От отца с войны –
Четыре тяжёлых года,
Четыре весны.

Ручьями бруствер быстрыми изрезан,
На нём густой травы и нынче нет,
И каска – проржавелое железо –
Лежит на дне окопа тридцать лет.

День настал. Проснулись ветры.
Пыль летит под облака.
И мелькают километры
Под ногами рысака.

Расписана каким-то Пикассо,
Приобрела Москва иную емкость
И спрятала привычное лицо,
На миг преобразившись в незнакомку.

По всей России
Раздувают щёки музыканты.
На площадях у всех вокзалов
Играет духовой оркестр.

В платьице ситцевом.
В кителе старом.
Перед фотографом мудрым предстали
мама с отцом. Молодые совсем.

Свет забинтовал стволы и ветки,
Под Волоколамском мы стоим…
Напишу стихи перед разведкой
И прочту товарищам своим.

А что я помню о войне?
Я очень много помню.
Она подъехала ко мне
На рысаке огромном.