Между боем и боем,
подсумок досыта набив,
кашевару манерку* отдай:
черпака не жалей, мол, –

Здесь ночь январская долга;
храпят всё тише, всё спокойней,
во сне сбегая на луга,
мобилизованные кони.

Дождливым вечером, вечером, вечером,
Когда пилотам, скажем прямо, делать нечего,
Мы приземлимся за столом,
Поговорим о том, о сем

Дым ползёт от хвороста сырого,
Виснет на кустах невдалеке.
Бабкина пятнистая корова
Тащит в дождь меня на поводке.

Шел на фронт я – стать пилотом.
Не прошел!
Стал командовать стрелками…
Брат пришел.

Мы не заснули ни на миг
Той ночью бесконечно длинной.
К себе наш сон переманив,
Набрякли звезды над чужбиной.

Ни валко и ни шатко,
И всюду налегке.
Держись, держись, солдатка,
С цигаркою в руке.

Старый снимок. Черты молодого лица.
Нет, таким я не видел живого отца.
Рядом с ним молодая весёлая мать.
Что же нужно ещё? Только жить-поживать.

Бессонные я вспоминаю ночки,
Где второпях написанные строчки,
Случайные ночлеги у шоссе,
Где часто под обстрелом, под бомбежкой,

В чешской деревушке у садов зеленых
Встала после боя танковая часть.
Запылились хлопцы, им воды б студеной –
В самый раз помыться и напиться всласть.

Не соломы желтым ворохом –
хоть привычней и ловчей –
разжигают бабы порохом
зев усадистых печей

Весть по посёлку, словно буран, –
Умер Галимов ночью от ран.
Утро Победы встречает страна.
Он не наденет свои ордена.

…Я вижу снова вихри непогод.
Земля изрыта язвами воронок.
Исходит кровью сорок первый год,
Как раненый волками жеребенок.

Нет, не ушла наша нежность,
Пусть мы стали суровей и суше,
И в сраженьях, скреплённые кровью,
Беспощаднее стали и злее

Если мы не вернемся – не плачьте, не надо –
Усомнитесь в полученной вести всерьез,
И когда нам посмертная выйдет награда,
Ею станут глаза, не признавшие слез.