В тот вечер ветер будет петь в трубе.
На ржавых петлях заскрипят ворота.
Я пробегу двором, я постучу к тебе.
Ты испугаешься и тихо спросишь: «Кто там?»

На тихую юность, залитую светом,
Спускается сумрак военного дня…
Так группа десанта, сносимая ветром,
Спускается в море чужого огня.

У меня судьба совсем другая –
Я родную землю берегу.
И, своих друзей освобождая,
Бью прямой наводкой по врагу.

Я рождён под созвездием Рака –
«Интернационалом» воспет,
Я рождён под созвездием краха
довоенной надежды на Свет.

Нет ни соли, ни хлеба,
Только синь-лебеда,
Да холодное небо,
Да в колодце вода…

О прошлом память сберегая свято,
Я говорил и говорю опять:
Пусть то, что испытали мы когда-то,
Другим не доведется испытать.

Встал солдат, как штык прямой,
На пороге…
Он с войны принёс домой
Руки-ноги.

Трубы.
Трубы.
Трубы.
Трубы.

Дойчкомендант – бюрократ и фашист –
Вызвал к себе бургомистра-иуду:
– Слушайте нас, господин бургомистр!
Надо сказать православному люду:

Как трудно осмыслить такое соседство:
и сводки войны, и букварь на уроке.
Ах, дальняя память! Ах, память-наследство.
И сроки твои – бесконечные сроки.

Стёрлись в памяти многие даты,
Только мне не забыть одной:
Возвращались с войны солдаты,
Возвращались отцы домой.

Уже война была побеждена –
Нещадно, многотрудно, всенародно,
Мы прорастали, словно семена,
Из будней не особо плодородных.

На краю дымящейся воронки –
Уцелевший стебель щавеля,
Снова писарь пишет похоронки,
Снова горем полнится земля.

Лишь неба коснется заря на востоке –
Срывается рыжею гончей огонь,
И в терпкое утро, на лыжах широких,
Уходит охотник в дыханье погонь.

В очередях накурено. И звук
Беседы долгой без особого сюжета,
За пазуху нырнув, ползёт из-под манжета
И в жестах расправляет кисти исхудалых рук.