Сердце защемило, застучало –
Музыка вдруг близко зазвучала,
С детских лет мне самая родная.
Слушала, от счастья замирая…

Русланову слушает старый солдат,
И вольно в душе, как в долине.
Да, он консерватор, и он ретроград,
Но был в сорок пятом в Берлине.

Июнь сорок первого года…
Нет, это ещё не война.
В соку сенокосном природа,
Под сенью лесов тишина.

Когда пожар на горизонте гас,
Не раз в землянке тихими часами:
«Мы возвратимся, только ждите нас», –
Писали мы, порой не веря сами.

К утру отгремела бомбежка,
И вновь оживился вокзал.
Матрос на корявой гармошке
«Раскинулось море…» играл.

Вновь война не даёт мне покоя,
Эпизодами входит в мой стих.
Может, нынче об этом не стоит –
О погибших, а надо ль о них?

Знает каждый, как необходимо,
Возвратясь с задания, опять
Маленькую карточку любимой,
Не стыдясь друзей, поцеловать.

Шел в ярме огня я, устали не ведая,
Лишь одним дышал я – близкою победою,
Полон упованием единым,
Веря, что заря блеснет над нами
И что вспыхнет солнцем над Берлином
Наше знамя.

Они оставили свой след
На высях небосвода
Горящим факелом Побед
И в памяти народа.

Ты написал, найдя случайный адрес,
И я не знала, кто ты и какой.
Но прежде неизведанная радость
В меня вливалась каждою строкой.

Мой трамвай,
С довоенной ещё остановкой,
С подвесными ремнями,
сигнальной верёвкой...

А ты кричал под бомбой «мама!»,
Когда метнулась смерть в глаза?
Когда кощунственная «рама»*
Тебя попятила назад –

Убить человека непросто,
если даже приказ…
У немцев в руках полмоста,
и, ясно, чуть меньше у нас.

Что такое война – понимал я с трудом,
В сорок первом я только родился.
В инвалиде без ног и с пустым рукавом
Смысл страшный её мне открылся.