Жарища жаждой глотки обожгла,
Скоробила рубахи солью пота.
По улицам притихшего села
Проходит запыленная пехота.

Крылечко ветхое. Избушка.
И занавеска на окне.
Во дворик тихая старушка
Литой колун выносит мне.

А мы сидели за столом,
Ребята молодые.
Магнитофон нам пел о том,
Что годы – золотые…

Звёзды падают перезрелыми сливами.
Ходят сны по земле счастливые.
Голубиными лапками топоча,
Ходят сны сторожкие по ночам.

В избе свежо.
Я лег, не раздеваясь,
Кроватью мне – широкая скамья.
В постели спит хозяйка молодая,
Такая ж одинокая, как я.

Не знаю, скоро иль не скоро
Кольцо блокады разорвет,
Сражается бессмертный город,
Неодолимый город-дот.

С каких концов ни подойди,
Живёт в нас прошлого реальность.
Вот снова в памяти, в груди
Встаёт моя первоначальность.

Нам не дано спокойно сгнить в могиле –
Лежать навытяжку и приоткрыв гробы, –
Мы слышим гром предутренней пальбы,
Призыв охрипшей полковой трубы

В ту, сорок четвёртую, весну
Было неспокойно в детском доме.
Толька Луговой и Витька Дёмин
По теплу сбежали на войну.

Я снова усну на молитве,
На имени чётном твоём,
И снова в душевной ловитве
Мы порознь ночь проведём.

Тихо. Сумрак все темнее,
Кажется, минута прочь –
И, надвинувшись плотнее,
Нас задушит эта ночь.

Он сел в трамвай, заплакал –
И отцепил медаль.
Каким ещё он знаком
Мог выразить печаль?

Мы, стиснув зубы, шаг за шагом
Шли на восток, шли на восток.
Остался там, за буераком,
Наш городок.

Фольклор военных лет
Я славить не устану.
«Проверено. Мин нет.
Ефрейтор Полуянов».

Не смейтесь, если в поле по весне
Я поцелую горсть земли родимой.
Поверьте: чуждо слабодушье мне,
Душа умеет быть неколебимой.