ЛЮПИН

Сколько б раз ни ожила атака
В беспощадной памяти твоей,
Леденеет кровь в тебе. Однако
Ты видал и нечто пострашней:

Мы город разбомбленный оставляли,
Где с материнским молоком впитали:
Нам правота завещана от века,
И в ней – несокрушимость человека.

Поля в воронках и в окопах,
В лесах – обугленные пни,
На большаках, на узких тропах
Крест-накрест надолбы одни.

В коридоре больничном кислородный баллон, –
Почему-то снарядом показался мне он.
Может сумерки этому были виной,
Может память, что вдруг овладела душой.

Ты сны мои предгрозовые
Не покидала ни на миг.
И я узнал любовь впервые.
Но близились сороковые

В атаке наши танки. Напролом!
Не время колебаться – с фланга надо бы…
Спешат за отступающим врагом
И рушатся бетонной кладки надолбы.

Совсем недавно в мастерской протезной
Примеривал я свой протез железный
Среди таких же, как и я, солдат,
Которым далеко за шестьдесят.

Я знал, что не погибну на войне,
В какую ни попал бы переделку.
Мне внучка вдруг привиделась во сне.
Она из рук в лесу кормила белку.

Когда поля, изрытые войной,
Мы превратили в мирные равнины,
Казалось нам – у матери родной
Разгладили глубокие морщины.

Мы шли оврагом тесным и глухим,
Где затхлостью и прелью отдавало.
Враг мог укрыться за кустом любым,
Чтобы на нас обрушиться обвалом.

Мне было страшно на войне,
Но билась ненависть во мне
И душу так нещадно жгла,
Что страх она превозмогла.

Я был мишенью в дни войны,
Мишенью с автоматом.
Тут объясненья не нужны –
Я был тогда солдатом.

Мир расстался с орудийным громом,
Улеглась дорог военных пыль.
Я хожу по улицам знакомым,
Тяжко опираясь на костыль

Вблизи от взлетной полосы,
На склоне, влажном от росы
И сером от зачахших лилий,
Фашисты яблоню срубили.

Я, право, не уверен, что сумеем
Ответить точно на такой вопрос:
Явись к нацистам божий сын Христос,
Как бы они расправились с евреем?