Ещё зенитки не стреляют.
Ещё гуляем до утра.
Ещё никто не объявляет,
Что немцы заняли вчера.

Чернел над райкомом со свастикой флаг
В оставленном нами селенье.
Пришел на колени поставить нас враг.
…И встал человек на колени.

Опять я иду по фашистскому аду.
Опять на окурок меняю баланду.
Мне больно писать эти горькие строки.
Не раз и не два я откладывал сроки.

Я ставил на нейтральной мины,
Фашистов пулями клеймил,
Ел полудохлую конину,
Спал на морозе, вшей кормил.

Славно воевали моряки,
Перед смертью смазали замки.
Командор о будущем мечтал –
Не ржавеет мужества металл.

Свирепая была зима,
Полгода лютовал мороз.
Наш городок сходил с ума,
По грудь сугробами зарос.

Когда, прижимаясь к земле
Щекою, беспомощным телом,
Зажмуренный, словно во мгле,
Лежишь под воздушным обстрелом

Когда вперед рванули танки,
кроша пространство, как стекло,
а в орудийной перебранке
под снегом землю затрясло

Есть в жизни народов такие суровые дни,
Что всем поколеньям врезаются в память они.
Нас пламя войны обожгло в сорок первом году,
И дымные ветры неслись, предвещая беду.

Нас не учили, как под танк бросаться,
И амбразуру вражью как закрыть,
И на врага живым тараном мчаться…
Но нас учили

Казалось бы, какой на фронте юмор?
Но всё бывало на путях войны…
Пришел приказ: не мешкая, без шума,
мы в полк доставить «языка» должны.

Демаркационная линия – там, где Брест и Бельск,
Еще продолжала границей быть мирной.
Разведен на железной дороге рельс.
Но на Брест и Бельск смотрит ствол мортирный.

Ночь. Ни звезд, ни месяца. Студено.
Тесная землянка под Ельцом.
Лампа-самоделка из патрона
Веет жирной копотью в лицо.

Германия. Сорок пятый год.
Над Крайцбургом – белые простыни.
Как в саване город. Он пуст и мертв.
Домов почернели остовы.

Хромой автоматчик, кривой пехотинец –
Три глаза, неполных четыре ноги
Ползут, плесневея в болотной трясине,
Боясь оглянуться, ползут пауки.