«Неизвестный солдат…» – я руками
Прочитал – мне мешала трава...
Со щеки придорожного камня
Горькой вязью стекали слова.

Мой ординарец не поймет, что значит «оседлать дорогу».
Алтайский пахарь, он седлал колхозного коня.
«Да под какое же седло?..» – бормочет он с упреком.
А ветераны говорят: «Да под седло огня!»

В том доме возле старого Арбата,
Так крепко в память врезавшемся мне,
Стыл свет неяркий и зеленоватый
И кактусы стояли на окне.

Потому что жизнь всё же – не что, а как,
и уздечка – из кожи именно, а нейлон,
может быть, и прочнее даже, но мой резон,
что и лошади тоже – в коже особый смак.

На Пулковских высотах тишина.
Представить даже трудно, что когда-то
Здесь контру били Октября солдаты,
Что здесь прошла недавняя война.

Оставил бурный паводок в садах
На верхних ветках мусор и солому,
Как будто своему разгулу злому
Предельный уровень отметила вода.

Они во всём едины,
Они не разделены,
Они непобедимы,
Большие батальоны.

На соборе профиль прусский –
Благородный Бах.
А в камнях – солдатик русский
С кровью на губах…

А знамя помнит всё до мелочей
И землю ту, что названа ничьей.
А та земля – ничейная, ничья,
На ней дыханье свежее ручья.

Письмо в три угла, в два крыла, в две страницы,
Как только что с облака белая птица
В ладони к солдату, – и кажется, он
Вот в эту минуту – дома.

За лязгом и скрежетом – взрывы и свист.
Всё небо распорото боем.
И жёлтые звёзды срываются вниз:
Им выдержать трудно такое.

Бело-синий город Севастополь,
Белокрылый город в синеве…
Мóря ослепительная опыль
В скверах оседала на траве.

Для вас – как есть:
Табачный дух,
Перрон, вагон, который тесен,
Гудки, терзающие слух,

Вот и сбылось, о чем мечталось,
Что согревало нам сердца.
Бежит состав, уже осталось
Полкилометра до конца.

Село, в котором я родился,
Дом с покосившимся крыльцом…
Я снова вспомню, как гордился
С войны вернувшимся отцом!