Полыхает, полыхает
Над просторами война.
Провожает, провожает
Мужа в армию жена.

Шли женщины, и на плечах – лопаты:
окопы рыть под городом Москвой.
Страна смотрела на меня с плаката**,
седая, с непокрытой головой.

Я не был там,
Но жжёт огонь мертвецкий,
Как вспомню маму – голова бела:
Во сне она ругалась по-немецки,
Хоть совершенно русскою была.

Какие клубились метели
В твоей обожжённой дали!
Какие грома прогремели –
За край милосердной земли!

Там всё было: труд и гулянки,
И горечь недавнего зла.
И травка на нашей полянке
Шелковей и мягче была.

Это мы – отец и мама,
Это мы – сестра и брат,
Едем долго
И упрямо
В разбомблённый Сталинград.

Он одичал, окаменел за годы –
Заросший пласт, трамбованный войной:
Передо мной участок огорода
Под знаменитой Пулковской горой.

За спиною – черта горизонта.
Предо мною – два метра земли.
Не порогом – линией фронта
Эти метры легли.

Им долго жить – зелёным великанам,
Когда пройдёт блокадная пора.
На их стволах – осколочные раны,
Но не найти рубцов от топора.

Танк на площади городской,
Где весь день многолюдно и гулко,
Засветился вечерней росой,
Как в минуты затишья под Курском.

Нам не хватает, видно, хватки:
Дрова никак не колются.
А у Петровой, у солдатки,
В избе похлеще полюса.

В детстве я вас видел,
Слушал вас не раз,
Идл мит зайн фидл,
Тевье мит зайн бас.

Кони ржали,
Мычали коровы.
И дрожали
Пожары багровы.

Она каким-то чудом сохранилась,
Сменив со мною не одно жильё.
…Не позабыть, как сердце жарко билось,
Когда впервые увидал её.

Бредёт среди сугробов, наугад,
Живая, вопреки живой природе,
Вокруг – заледенелый Ленинград
И сорок первый завтра на исходе.