Душой надежде тёплой внемлю,
А память болью сердце жжёт…
Копал малыш сырую землю
В послевоенный первый год.

Бывало, просил я соседа
О долгой войне рассказать.
Но воин, дойдя до Победы,
Умел о Победе молчать.

Проводят вдоль деревни под конвоем
Фашистов, взятых нашими в полон.
Почуяв вражий дух, дворняжки с воем
Бросаются на них со всех сторон.

оставлен гроб на глиняный бугор.
Последний миг пред вечностью разлуки.
Глаза и губы, словно нам в укор,
Навеки сжаты. И крест-накрест – руки.

Эту строку, как огонь и камень,
Ты ощущаешь своими руками.
Свет ее в сердце твое проник.
Стал он правдой самой беспощадной, как штык!

Ни шороха, ни звука, ни прибоя.
Дремотная висит над морем тишь.
Отяжелев от синевы и зноя,
Усталый ветер спрятался в камыш.

Чуть дрогнул занавес... Темно.
Экран широкого формата
Вдруг ожил – началось кино,
Плеснув лучом из аппарата.

Жизнь у разведчика,
Как, впрочем, у всех,
Одна лишь…
Но прежде

– Ты бы смог, как в былую войну
(Боль и память о ней не изжили!)
Умереть за родную страну?
– Но родную страну растащили...

Сегодня четыре полета подряд
Мы будем врываться в зенитный ад.
А небо такое святое с утра.
И в розовой дымке полоска Днепра.

Мне цыганка старая гадала,
Говорила, вкрадчивая, мне,
Что придется вынести немало
Разных бед-лишений на войне.

Как вы там, ровесницы-солдатки?
Ну, а мы – не прячем грустных глаз:
На привалах обнимаем скатки,
Как до фронта обнимали вас.

Есть мужество, доступное немногим, –
Всё понимать и обо всём молчать,
И даже в дружбе оставаться строгим,
А если боль – о боли не кричать.

В саду играет полковой оркестр,
Огнём горят начищенные трубы,
И тесно от солдаток и невест,
И беспризорны спеющие губы…

Вьется след невидимкой-дорогой,
Мчатся лыжники в грозный поход.
От Москвы до Алтайских отрогов
Встал на лыжи советский народ.