Люди мира, на минуту встаньте!
Слушайте, слушайте: гудит со всех сторон –
Это раздается в Бухенвальде
Колокольный звон, колокольный звон.

В бледные окна сочится рассвет.
Сны угасают – и сходят на нет.
Сизой позёмкою занесены
послевоенные долгие сны.

…Летели «юнкерсы» на город наш,
Готовы всё испепелить на свете…
Тогда попала бомба в Эрмитаж,
В скульптурный зал с творением Россетти.

Я – обыкновенный, довоенный,
То есть я родился до войны.
Вой фугаски яростной сиреной
Просверлил мальчишеские сны.

Перевернулась времени страница.
Известно нам, что прошлое, как дым.
Меж ним и нынешним крепка граница, –
Мы издали на зиму ту глядим.

Жизнь – и кислород, и дым.
Все мы были молодые.
…Мёртвые нужны живым.
Мёртвым не нужны живые.

Запахло дымом горьковатым
От запаленного жнивья.
И я припомнил, как солдатом
Встречал на фронте осень я.

Всё хорошо, светят ясные зори,
Тихие тени в оврагах лежат…
Что ж эти кедры и звёзды в дозоре
Даже при тёплой погоде дрожат?

Пускай не на блинах у тещи,
Но здесь ручьи, цветы, весна,
И шалаши в дубовой роще –
Как будто вовсе не война.

Ехали солдаты из Германии…
Орденов военных кавалер –
Гармонист – наяривал «страдание»
На родной саратовский манер.

Свёкла вó поле подёргана, повыбрана,
Травы инеем подёрнуты по выгонам.
Собирались мои тётки на «страдания»,
Перед всем селом страдали, дело давнее.

И летели листовки с неба
На пороги обмерзших квартир:
«Будет хлеб! Вы хотите хлеба?
Будет мир! Вам ведь снится мир?»

Сентябрь на полуострове Рыбачьем.
На скалах мох рыжинками прошит.
И редкий снег, как будто пух гагачий,
Над дотами притихшими кружит.

Господи, как время пробежало,
И какой прошёл я долгий путь!
Времени безжалостное жало
Мне с утра сегодня колет грудь.

Как величаво над высоткой
Плывут седые облака!
Здесь немец бил прямой наводкой
Из обгорелого леска.