Цвет выцветшей крови, живая по склонам трава,
букет поминальный на камне, где славы слова.
Матросу геройскому памятник. Было. Всё так:
швыряет он связку гранат в наползающий танк.

Как половодье, схлынут годы,
Но русла жизни глубоки,
По осени светлеют воды
Моей родной большой реки.

Мы слушаем прекрасный блеф,
Что кушаем германский хлеб.
Зерно моей несчастной Родины
По договору к немцам шло,

Дело моё было табак.
Не знаю, кто продал меня.
Скрутили руки и били так,
что лопалась кожа ремня.

В болоте за Ржевом валяется каска.
Её облепила зелёная ряска,
И свастики крест не видать из-за вмятин,
Пробоин и бурых подтёков и пятен.

На отвоеванном вчера лишь полустанке,
Решив отметить дело наших рук,
В накуренной, натопленной землянке
Мы у огня уселись в тесный круг.

Снова к горлу приставив штык,
Продолжает фашист допрос.
Снова в этот жестокий миг,
Стиснув зубы, молчит матрос!

На пашне таёжной,
На камне,
Где северный ветер суров,
Впряглись в огороды...

Я только раз видала рукопашный.
Раз – наяву и сотни раз во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.

Майор привез мальчишку на лафете.
Погибла мать. Сын не простился с ней.
За десять лет на том и этом свете
Ему зачтутся эти десять дней.

Девятое мая, а сердце в кольце –
Держу оборону.
Все думы и слёзы мои об отце
Горьки и солёны.

Видел я, как безногие
Пляшут в пыли,
Пляшут, в сторону кинув
Свои костыли.

Тишина… Часовые застыли.
Ели в круге почётных постов.
Тесно воинам в братской могиле
Без тесовых гробов и крестов.

Жуков снова на Мавзолее.
Это видел я, это было
в день двадцатого юбилея,
в день двадцатой мирной весны.

На войне не до сонетов,
Но случалось на войне –
И солдат слагал куплеты
О любви и о весне.