Свеча беды далекой
Горит в окне.
Что жизнь была нелегкой –
Простится мне.

И тогда подошла к нам, желта как лимон,
Та старушка восьмидесяти лет,
В кацавейке, в платке допотопных времен –
Еле двигавший ноги скелет.

Во дворе – разговор,
скрип крутого крыльца,
блещет сталью топор
в изголовье отца.

Прекрасный Киев наш на вековечных кручах!
Многострадальному – хвала тебе, хвала!
Пускай сияет день, где ночь, как смерть, прошла,
Пускай блестит луна, где небо было в тучах!

Четвёртый класс мы кончили в предгрозье,
Но мы о том не думали в тот год,
И детских санок лёгкие полозья
Неслись навстречу буре – без забот.

Смеется девчонка семнадцати лет.
Смеется в землянке, приникшей к земле.
Видать, ее шуткой какой-то поддели –
Смеется девчонка в потертой шинели.

Я плакать не смела,
Когда в гимнастёрках со звоном,
Ползком и на ощупь,
Культи и рубцы телеша...

Как хорошо без сапог! Когда-то
Бегал я по саду босиком…
Словно кораблик, плывет палата
С лампочкой синей под потолком.

Окончен бой. Я вышел на дорогу –
Хотелось мне на пашни поглядеть,
Чтоб успокоить ратную тревогу
И сеять только зерна мира впредь.

Белой ночью, в разгаре весны
человек возвращался с войны…
Вот поросшие мхом сосняки,
деревенька у самой реки...

В Бранденбургский темный лес прибрежный,
Где шумят германские дубы,
Ты пришла хранительницей нежной
Неизведанной моей судьбы.

Немец нервно дергал вожжи,
Полный ярости и зла:
На дороге стала лошадь
И вперед никак не шла.

Пахнет дегтем и пылью, дорогою русской –
Неширокой, проселочной, с детства родной,
И петровским сенцом по лозинам в раструску,
И на солнце, в тиши, терпкой смолкой лесной.

Берлинских бандитов берет зудеж:
«В России просторы – богаче не сыщешь!
Сразу – только на землю взойдешь –
В карманы сами полезут тыщи…»

В мире, нами встреченном,
солнечном и пасмурном,
мы – сыны Отечества,
а никак не пасынки.