Под землею в глубине
С фонарем сидит громила,
Он на карту на стене
Смотрит мрачно и уныло.

Бронзовые люди
Стоят на площадях,
Лежат за пулемётом,
Сидят на лошадях.

Командир батальона читал до зари «Илиаду».
Стол дощатый скрипел, и огарок чадил восковой,
И в ночи открывалось его воспаленному взгляду
Не сраженье у Трои, а бой под любимой Москвой.

Мечтатель, фантазер, лентяй, завистник!
Что? Пули в каску безопасней капель?
И всадники проносятся со свистом
Вертящихся пропеллерами сабель.

Хотя сто раз я видел смерть без грима
И падал сам, войною сбитый с ног,
Победа мне была необходима –
Я без нее на свете жить не мог.

От рощи к холму, с перелеска до лога
Далёко бежит фронтовая дорога.
Она день и ночь вдаль идет неумолчной,
Досадует враг, огрызаясь по-волчьи.

Был я ранен, возможно, убит,
может быть, угодил в Моабит*
и, однако, не числился в списках
тех, кто без вести, тех, кто ничком

Мне снилось, будто шел солдат с войны,
Он шел из окруженья. Был он ранен,
И может, потому он был так странен
И были так глаза его грустны.

Новой плавкой ночная закончится смена,
А пока над площадкой плывет полумгла,
Сталевар неотступно стоит у мартена
И глядит в синеву смотрового стекла.

Разгружались на станции энской,
В километре от передовой,
Над шоссейкой и над железкой
Самолеты чужие. Вой!

Палатки серые в снегу –
В них сотен пять людей,
И я в декабрьскую пургу
В землянке без дверей.

Дарушка, голубушка, не трогай
Мин противотанковых, гранат,
Если на полянке за дорогой
Под ногой железки загремят.

На площади плясали вдовы,
Дела закончив второпях.
Горели пламенем обновы,
Обвиснув на худых телах.

По семьям били похоронки,
Когда за братьев и отцов
Вставали яростно девчонки,
Перехитрив военспецов...

Хотелось жить, хотелось жить
В простом достатке.
Мальцам родимым теребить
Льняные прядки.