В такой обыкновенный день –
Июньский, голубой –
Босых людей из деревень
По тракту вел конвой.

Пластинок хриплый крик
И радиовещанье,
И непрочтенных книг
Надменное молчанье

Пусто место мамино с отцом…
Был отец когда-то молодцом.
На коньках вдвоём они стоят.
На меня вдвоём они глядят.

Опять меня тревожат журавли.
И к непогоде остро ноют раны.
Опять не спится: вижу, как мы шли,
Псковщины полонённой партизаны.

Кто наяву, кто в полудреме,
Кто в давнем сумраке вины,
Солдаты думали о доме
В часы бескровные войны.

Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие с полей,
Не в землю полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.

Ах, что и говорить, ах, что и понимать –
ничто не и́дет вспять, ничто не провернётся –
как чёрная вода стоит на дне колодца,
и за руку тебя так нежно держит мать.

Я жив еще. И, значит, мы вдвоем
Опять сегодня в молодость вернемся.
…Над летней Иньвой берегом идем.
Как громко шутим! Как легко смеемся!

Отгремели грозные сраженья,
и с годами появилось кредо:
немцы одержали пораженье,
потерпели русские победу.

Я пробовал замкнуть кольцо войны,
Так и не смог по той простой причине,
Что облака, войной обожжены,
Мне вечерами видятся поныне.

Бабку звали Героиней,
Потому что дед – герой:
На штыки фашиста принял
В сорок первом под Москвой.

Это все на нотной бумаге:
Свист и грохот свинцовой вьюги,
Тяжкий шелест поникших флагов
Над могилой лучшего друга,

Бархат яблонь, и сирень в бутонах,
И слепит черёмух белизна –
Или, может, это седина
Ветеранов, что идут в колоннах?

Я этого парня запомнил навек –
В выцветшей гимнастёрке,
С суровою складкой набрякших век,
С морщинкой в межбровье горькой.

Осунувшись, и сгорбясь, и унизясь,
Дома толпятся по очередям,
И нищеты жестокий катехизис
Твердит зима базарным площадям.