Жду тебя, хороший мой,
Очень крепко жду.
Жду уральскою зимой,
Жду весной в цвету.

Сойдя с безоблачных небес,
Стоял над садом тихий вечер…
– Сыграй, Володя, полонез… –
Сказал отец, ссутулив плечи.

Победа! нет торжественнее слова.
А разобраться если в нём, тогда
Поймеёшь ты, как томительно-сурова
В нем сникшей тенью старая беда.

Я бежал от здорового дядьки.
Он кричал мне: «Убью стервеца!»
Я украл у него ночью с грядки
Два ядрёных таких огурца.

На войне мы не были. И всё же
Мы – твои участники, война…
Чёрный голод – аж мороз по коже –
Отравил нам кровушку сполна.

Мело свинцом. Из этой вьюги
Не вышли многие, но жизнь
Живым протягивала руки,
Бодрила их: «Крепись! Держись!»
И мы держались, не пропали.

К вам, адвокаты, обращаюсь я,
Нет, я не подсудимый, я судья,
Мой голос отзовется в миллионах,
Во мне клокочет гнев испепеленных

Илистых плавней желтый янтарь,
Блеск чернозема.
Жители чинят снасть, инвентарь,
Лодки, паромы.

Холодный, цвета стали,
Суровый горизонт –
Трамвай идет к заставе,
Трамвай идет на фронт.

Октябрь. И, ночью нарастая,
Совсем не летняя, не та,
Ползет осенняя, густая,
Обманчивая темнота.

Не встречалися ни разу
Мы с тобой за всю войну,
Но мои с твоими письма
Знали встречу не одну.

Стою на станции знакомой.
Оторопел: ой, как мала!
В висках набатом: до-ма, до-ма!
Гудят, гудят колокола…

В буре электрического света
Умирает юная Джульетта.
Праздничные ярусы и ложи
Голосок Офелии тревожит.

Под Прохоровкой летом в сорок третьем
Поистине был самый ад войны.
Броня гудела и дышала смертью,
Дышала с той и этой стороны.

Задумаюсь – очнётся память.
Вчера как будто – боже мой! –
Шагала Зорька с вольных пастбищ
Туманным вечером домой.