Горите, флаги красные, горите!
Я с детства помню слёзы ранних вдов,
Заиндевевший громкоговоритель
И снег в морщинах сбившихся платков.

Ночью ливень захлебнулся
в терриконах.
У проснувшихся бойцов болят глаза.
До сих пор в потёмках заоконных –
глина да разбухшая кирза.

Я – воин, я в боях тяжелых
Сражаюсь из последних сил,
Но не забыл о наших селах,
О вас, ребята, не забыл.

В атаке наши танки. Напролом!
Не время колебаться – с фланга надо бы…
Спешат за отступающим врагом
И рушатся бетонной кладки надолбы.

Не по рассказам вас я знаю,
Как житель города иной, –
Брусника, ягода лесная,
И запах сосен смоляной.

Дома помнят – останешься жив.
Невеселое утешенье.
Вот, над нами чуть покружив,
«Мессершмит» пошел на сниженье.

Никогда я в жизни трусом не был,
А теперь боюсь, кричу во сне…
Снова снится бой под низким небом,
Где кусок свинца достался мне!

С каких концов ни подойди,
Живёт в нас прошлого реальность.
Вот снова в памяти, в груди
Встаёт моя первоначальность.

Март сорок третьего. С хрустящим бельём
Мамка вошла с мороза.
Лицо побелевшее, а на нём –
Стылые капельки: слёзы...

Я помню бегущие ноги,
Кричащие рты и глаза,
И слёзы,
И слёзы у многих...

Шёл первый год послевоенный,
И был ещё несытым он.
Я помню:
В Сатке немцев пленных
Работал целый батальон.

В сороковом родиться, окунуться
лишь год спустя – в свинцовую купель…
Не знать о том. Пять лет спустя – очнуться
под гром Победы, памятный досель.

Я видел уходящего врага
И в нём признал недобрые стремленья
По скрипу ледяного сапога
И неприкрытым жестам отступленья.

Здесь мне в глаза плеснуло небом.
Здесь русина моих волос
от ковылей, кипящих немо,
от снежных вьюг да от берёз.

В деревушке, в глуши Красноярского края,
Где нашли мы ночлег, заблудившись в ночи,
Где хозяйка нас потчевала караваем,
Прямо вынутым с пода русской печи...