В нахмуренной чаще глубокой,
Где ели прямые стоят,
В землянке, во тьме одинокой
Живёт одинокий солдат.

В сороковом родиться, окунуться
лишь год спустя – в свинцовую купель…
Не знать о том. Пять лет спустя – очнуться
под гром Победы, памятный досель.

Горем караулится
(Встань да посмотри!)
Харьковская улица,*
Номер дома 3.

У отца моего не было ни орденов, ни медалей,
потому что его убили
в самом первом бою:
где-то под Ленинградом...

К утру отгремела бомбежка,
И вновь оживился вокзал.
Матрос на корявой гармошке
«Раскинулось море…» играл.

На заре – так устроен я, что ли? –
Снятся мне деревенские сны.
Вижу тропку, бегущую в поле,
И над ней – две ветвистых сосны.

Обступили на краю России
Вдруг воспоминания меня –
Острые, как раны ножевые,
Гневные, как всполохи огня.

Кусок земли, он весь пропитан кровью.
Почернел от дыма плотный мерзлый снег.
Даже и привыкший к многословью,
Здесь к молчанью привыкает человек.

Еще бывает ночь свежа,
Но к полдню вновь тепло вернется,
И часовой у блиндажа
Лучам весенним улыбнется.

Деревня – родина в сто домов, в сто дымов,
В пятьдесят бород и седых голов,
В триста косынок и картузов,
В пятьсот пар озорных глаз...

После боя у холма крутого,
Где друзьям с земли уже не встать,
Ты меня нашла полуживого,
Русская заботливая мать.

О чём думаешь, Великий стяг, сотканный
из дыма разбойных пожарищ, городов и деревень,
из горького плача поруганных жён и невест,
из стона бессилья безоружных солдат...

«Убей, – в плакате было, – немца!»
Да, немца. Коротко и прямо.
Здесь ненависть имела место.
И ненависть имела право.

Каждый по-своему
утверждает себя.
Один расписывается на храме:
«Здесь был Вася»...

Советский танк попал в болота –
Еловая прогнулась гать*.
Его бомбили с самолета,
Его фашистская пехота