И опять – всё сначала, сначала.
Посвист мин, в щепу кипенный сад.
Все безумства огня и металла
Сквозь мои сновиденья летят.

И будни как праздники были.
Заводы – гудками будили.
И мальчики нашей страны
В отцовых пилотках ходили

Жил на Арбате Юрка-граф,
Он по анкетным данным
Одной из многих строгих граф
Причислен был к дворянам.

Заново вжиться невмочь
В эту кровавую замять:
Самая краткая ночь –
Самая долгая память…

Глухая ночь глядит в окошко,
Вдали орудия гремят…
С дорожной спутницей-гармошкой
Вошел в вагон слепой солдат.

Снова пронизана солнцем опушка.
Многие лета пророчит кукушка.
«Многие лета!» – ликует пчела,
Звон золотой отряхая с крыла.

Из сумки вытряхнул на свет –
Все пять в ладони уместились;
Как будто время потеснилось
И встали пять военных лет.

Вдруг разразилась тишина
Высокой песней жаворонка.
Мы сели от тропы в сторонке.
Была военная весна.

Заря над лесом разлилась устало,
Бой отгремел… С огрызком сухаря
Я сел у пня, винтовка отдыхала
У ног моих, в лучах зари горя.

Плывёт за ночной синевою
Видение – символ тоски:
Ложатся в снега под Москвою
Сибирские наши полки.

Из-за гор, из-за тумана
Песня вольная плыла.
По дороге к Инкерману*
Песня ранена была.

Погасли звезды в полумгле багровой.
Тянуло дымом горестным с реки.
Мы шли на фронт по площади Дворцовой,
Примкнув к винтовкам новеньким штыки.

На марше,
В карауле,
На привале,
Когда почти беспомощны слова...

Поправив ушанки,
ремённые пряжки,
привычно взяв в руки хорей*,
вы вновь...

Дед говорил, не горячась,
Слова с ленцой текли за мыслью;
Рука тянулась – от плеча
И вверх – к виску – беспалой кистью.