Пули свистят,
И каждая ищет
Сердце.
Над детством моим просвистели пули

Один мой друг, с которым на войне
Пришлось лежать в одном окопе мне,
С кем под шинелью я одною спал,
С кем всю войну прошел в дыму, огне,

Шел суровый сорок третий год.
Мы в боях до Киева шагнули.
У днепровских, у крутых высот
Друга моего сразила пуля.

Учила жизнь сама меня.
Она сказала мне, –
Когда в огне была броня
И я горел в огне, –

Из палат госпитальных – не в хаты,
В зимний бор – дом для многих полков.
Полк нашли. Ну а чем виноваты,
Что без ложек мы и котелков?

Мы, вымокшие, злые, ждем сигнала.
Но что нам дождь? Через минуту бой.
Высокий бруствер над моей судьбой
Набит кусками рваного металла.

Мне двадцать лет. Гремит трехтонка.
Со мною в кузове девчонка.
Вокруг смертельная война.
Навстречу нам грохочут взрывы.

Друзья-бойцы, люблю я вас,
Нет вас… но свет ваш не погас.
Отчизне – жить,
И жизни – быть

Одетые вполне по-городскому,
Поблескивая стертыми коронками,
Цыганки составляли гороскопы,
Что шли вразрез с любыми похоронками.

Ни зрелости, ни срока не хватало,
когда судьба, толкнув в водоворот,
топила нас и походя спасала,
взвалив на плечи сорок первый год…

Упрекаешь горько: «Всё легко вам,
Ни войны не знали, ни потерь,
Сами выросли на всём готовом –
И чему научите детей?»

Мы вдвоем с Таней Лапиной
На дежурстве ночном.
Неужель о симпатиях
Разговор не начнем?

Корчилась трава в огне июля.
Уходил на фронт парнишка молодой.
И старуха-мать шептала: «Пули
Я заговорю… останешься живой».

Всё о войне и снова – о войне.
Исчезнет ли из памяти когда-то?
Так накрепко она сидит во мне
и будит по ночам во мне солдата.

Я не знаю, как было не надо…
И не знаю, как надо теперь.
Кто блокаду прожил
Ленинграда,
Пережил зло вселенских потерь.