А мама уезжала на подножке,
Последние пожитки увозила.
В чужой деревне за ведро картошки
Седую грязь под окнами месила.

Уходила весна, уходила,
прославляя победу устало.
На Плющихе и тускло, и дерзко
старинное тлело кино...

Из окруженья вышел я один…
Один за всех, пропавших в окруженье,
Я продолжал безумное движенье –
Назад, к востоку...

Если я умру без слова,
люди, будьте так добры,
отвезите гроб тесовый
до высот Магнит-горы.

Гладок лоб. В петлице – «шпала».
Жизни ясен круг…
Что ж ты смотришь так устало,
Старший политрук?

По старой армейской привычке,
По долгу всей жизни своей
Я в письмах веду перекличку
В боях опаленных друзей.

Живуча память о войне.
Нет-нет, да в душу постучится,
Желая в строчку воплотиться,
А строчка, словно шнур, дымится…

Послевоенные дворы.
Игры другой мы знать не знаем:
Он бьёт из-за горы,
А мы в атаке погибаем.

Всё пройдёт. Даже наши печали.
Станет гордой легендою быль.
Над полями в закатные дали
Будет плыть золотистая пыль.

Я родине моей не изменял.
Безрадостной полынью переполнясь,
Я убивался с ней в глухую полночь,
Но родине во тьме не изменял.

Даже шальные птицы
не пели тогда в июне,
Лишь гнулись буйные травы
под тяжестью утренних рос.

Сестренка милая моя,
Ты где теперь – не знаю.
Одно, о чем прослышал я, –
Схватили полицаи

Война. Призывы: «Родина в опасности!»,
«Вставай, страна!» И – «Родина зовёт!»
Мы знали цену этой страшной гласности –
солдатка-мать, и я, и весь народ.

Был бой как бой. Трещали автоматы,
И пулеметы лаяли, грозя загрызть,
И дальней артиллерии раскаты
Привычно отпевали чью-то жизнь.

Умолкла дробь, и барабан застыл,
Натянутой поблескивая кожей…
На черном фоне белые кресты
На пауков засушенных похожи.