Остановясь на полуслове,
Встаю, бросаю карандаш.
Горит родное Подмосковье,
Горит от выстрелов блиндаж.

Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой,
Мы в смертный бой идем за честь родной страны.
Пылают города, охваченные дымом,
Гремит в седых лесах суровый бог войны.

Я не был там,
Но жжёт огонь мертвецкий,
Как вспомню маму – голова бела:
Во сне она ругалась по-немецки,
Хоть совершенно русскою была.

Нет, вас никто на землю
не воротит…
Но кажется, земля оглушена,
Когда метель надрывно хороводит...

Из Нюрнберга, сжатого кольцом,
Мой друг привез свои святые снимки:
Он там работал в шапке-невидимке,
Хотя официальным был лицом.

Мир затемнив от края до края,
В нашу отчизну ворвался враг.
Там, где прошел он, землю терзая, –
Трупы, могилы, пепел и прах.

Запылали огни. За отрядом проходят отряды.
Самолеты гудят, – ведь на запад фронты и фронты.
Украина моя, ничего мне на свете не надо,
Только знать, что со мною, родная, по-прежнему ты!

Пуля дёрнула за полу,
Осень тлела, хмелем повитая.
Дай-ка, думаю, запою,
Отличу себя от убитого!

Земля женихов принимала.
Их клали в траншею рядами.
Но женщины слёз не роняли,
А только глядели, глядели…

Молодым я как будто бы не был.
Снится молодость мне, словно небыль.
То горящие снятся мне танки,
То орудий гремят перебранки.

Это не небо,
а ткань,
привязанная к стволам, –
голубая парча

Тётю Веру называют тронутой,
Не рискуя ахнуться впросак, –
Так она идёт, аршинно-строгая,
С оловянным маревом в глазах...

Тёплый дождь – июльская услада.
Облако. Порыв. Голубизна.
В глубине запущенного сада
Песенка щемящая слышна.

Усы пригладил. В руки взял костыль.
На площадь вышел, к обелиску прямо.
Вздохнул всей грудью и на миг застыл:
Глядите, мол, на ордена и шрамы.

Товарищи, коль в вихре боя
Подкосит жизнь мою свинец,
Не омрачайте глаз тоскою
И боль гоните из сердец.