Сейчас мои товарищи в Берлине пляшут линду.
Сидят мои товарищи в венгерских кабачках.
Но есть еще товарищи в вагонах инвалидных,
С шарнирными коленями и клюшками в руках.

Руку
притянув
к бедру
потуже

Остервененье ближнего боя,
Рукопашная вразнотык –
Белый глаз, сопля над губою
и проколотый в горле крик…

Трофейный конь не знает языка,
Он входит в воду и плывёт без всплеска,
И сыромятной кожей поводка
Все сновиденья обрывает резко.

День Победы
Празднует народ.
Только дед, сосед мой, у ворот
Одиноко на клюку согнулся.

Землю, где мы родились и живем,
Матерью мы справедливо зовем.
Но, как с родным Ала-Тоо, я связан
С дюнами Латвии кровным родством.

Мне шёл восьмой. Не первый город
Я разменял среди зимы.
И всюду – холод, всюду – голод,
Хоть больше не было войны.

Он был не очень многословен,
Седой усталый ветеран.
Не вспоминал он реки крови
И не считал наград и ран.

Цветам нет дела до войны,
У них свои часы и краски…
Из разбомбленной тишины
Я вынес их в железной каске.

…Чтоб страшную тайну не выдать при ней,
Когда её не было дома,
Ревели с запасом на множество дней
Взахлёб в этом горе огромном.

Здравствуй, Лаптюг, родной лесопункт,
Ненадёжный хранитель наследства!
Не сберечь тебе родственных пут
Послевоенного детства.

Помню, курит и охает: «Боже мой!..»
Приступ лёгочной боли долог:
Шевельнулся дымком потревоженный
Под ребром у неё осколок.

Благословен тот день и час,
Когда раскинулась коврами
Земля, которую Тарас
Босыми исходил ногами

Она ему говорит: – Не забудь кашне.
Ветер сегодня на улице, горло застудишь.
Ну, ступай, голубчик, темнеет в окне.
Да не хлопай дверью! – внука разбудишь.
А! – забыла – в аптеку ещё зайди.

К утру отгремела бомбежка,
И вновь оживился вокзал.
Матрос на корявой гармошке
«Раскинулось море…» играл.