Я не видел отца.
Нет, он мать и меня не бросал.
Говорят, кузнеца
Наш посёлок ловчей
Не знавал.

Война кончается.
Дымится
Берлин
и корчится в огне…

Вердикт на смерть не вынесен пока,
судьба на время выдала отсрочку,
чтоб к вечности полёт сквозь облака
мы совершить смогли поодиночке.

Стан царедворцев и партийцев,
Загон рабов и холуёв…
Страна моя с клеймом убийцы
Своих детей и стариков!

Враги в музее пировали.
Вином и дымом зал пропах.
И вдруг она в дверном провале
Предстала с яростью в глазах.

Галки, галки, как при Годунове,
Сыплются с высоких куполов,
Галки, точно сгустки черной крови,
Точно буквы непрочтенных слов.

Москва. Концерт. Актриса в черном платье
двадцатый раз выходит на поклон.
И зал влюблен, как сорок тысяч братьев,
и я один сильней, чем зал, влюблен.

Ах, эта молодость моя,
Короче летней ночи…
Мне б трели слушать соловья,
А мать: «Прощай, сыночек!»

Шумел несжатый гаолян,
Еще висела пыль атаки,
А танки шли через Хинган,
О скалы нагревая траки.

Послевоенное село,
Где Ламочка-река струится, –
Оно мне дорого зело,
Понеже в нём пришлось родиться.

Он мог бы стать мне старшим братом
И опекал бы как умел,
Но в танке, пламенем объятом,
Под Курском заживо сгорел;

Глаза земли задумчивы и кари,
А щёки в конопушках земляник.
Поляна детства мне раздумье дарит,
И к ней душою я сейчас приник.

Немало лет мне душу жжёт
Та песня, всем знакомая.
Она и нынче нас зовёт:
«Вставай, страна огромная!»...

Кипело военное лето.
Отец отправлялся на фронт.
Зашёл он к фотографу где-то
И стал по привычке во фронт.

Родимого края причал.
Берёзы холодные ветви.
Как здесь я подолгу молчал
О вечном, родном и заветном…