Когда поля, изрытые войной,
Мы превратили в мирные равнины,
Казалось нам – у матери родной
Разгладили глубокие морщины.

На вековой прибрежной глыбе,
Где бьет упругая волна,
Штыком, ножом ли кто-то выбил
Людей советских имена.

Пластинок хриплый крик
И радиовещанье,
И непрочтенных книг
Надменное молчанье

Возвратился солдат на одной ноге,
На одной ноге да в одном сапоге.
Возвратился солдат в родные края.
Только скорбь вокруг, только крик воронья.

Вчера взломали оборону,
И след нейтральной полосы
Остался скопищем воронок
Блестеть от утренней росы.

Два кладбища в деревне нашей.
Одно – моложе,
Другое – старше.
Одно – со звёздами.

Вдали гремит война.
Безлюдье дышит мраком.
И лает тишина
Голодною собакой.

И тёмен хлеб под хрусткой тонкой коркой,
Ржаные ломти нынче на столе
Темны, как обожжённые пригорки,
Припавшие к невыжженной земле.

Родители мои, как все балкарцы,
подверглись сталинскому геноциду:
их с высочайших гор Кавказа разом
в пустынные изгнать посмели степи...

Проснемся, уснем ли – война, война.
Ночью ли, днем ли – война, война.
Сжимает нам горло, лишает сна,
Путает имена.

Как много пройдено дорог,
Мы шли вперед и днем и ночью!
Среди лишений и тревог
Мы смерть увидели воочью.

По семьям били похоронки,
Когда за братьев и отцов
Вставали яростно девчонки,
Перехитрив военспецов...

День начала Второй мировой.
Первый польский солдат неживой.
Первый польский улан, проколовший врага.
И военная правда пока не горька...

Перевяжите рану.
Под голову – седло.
Обманывать не стану –
я ранен тяжело.

Городок провинциальный,
Летняя жара.
На площадке танцевальной
Музыка с утра.