Дрался с немцами под Курском
Он на огненной дуге.
И в село солдат вернулся
На единственной ноге.

Он сошёл на тихом полустанке
И вернулся в прошлое – туда,
Где стонали раненые танки
И ржавела мёртвая вода.

Я жизнь свою помню с огня и печали,
Со звона декабрьской земли,
Когда динамитом кладби́ще взрывали,
Чтоб мёртвые в землю легли.

Заросли лебедою воронки,
По весне снятся лёгкие сны.
Но хранятся в домах похоронки
На солдат, не пришедших с войны.

Бывало, бой чуть только стихнет,
Присев с блокнотом к огоньку,
Я подбирал такие рифмы,
Что пулей били по врагу.

В тот вечер ветер будет петь в трубе.
На ржавых петлях заскрипят ворота.
Я пробегу двором, я постучу к тебе.
Ты испугаешься и тихо спросишь: «Кто там?»

На юг, на юг стремятся птицы.
Шурша опавшею листвой,
Шагают с песней пехотинцы
По каменистой мостовой.

Знаешь, Валюша Довгер,
я бы так не сумела,
да и немногим мужчинам
дела твои по плечу.

Сорок первый… А мы в разведке
Принимаем неравный бой.
Лист кленовый сорвался с ветки,
Сбитый пулею разрывной.

Земля здесь столько вёсен не рожала…
Я вижу: человек немолодой
берёт комок, тугой, горячий, ржавый,
и, разминая, сыплет на ладонь.

Гитлер начал войну в воскресенье.
Вдруг. Внезапно. Как землетрясенье.
В тот же день я был призван и форму надел,
Отрешился от штатских мыслишек и дел,

Не блещут кремлевские звезды.
Не плещет толпа у трибуны.
Будь зорок! В столице безлунной
Как в проруби зимней, черно…

Своей колючею щекою
Коснулся ты моей щеки,
Пожатье крепкое, мужское
Соединило две руки.

Послушай:
тыл – есть фронт,
кромешный ад.
Врывалась осень на поля сражений.

У девчонок,
Как волны залива,
Зелены озорные глаза…
И опять моё сердце заныло,