Бабку звали Героиней,
Потому что дед – герой:
На штыки фашиста принял
В сорок первом под Москвой.

Мы шли через грохочущий металл,
Наш ратный путь лежал в огне и дыме.
Ах, сколько я траншей перекопал
Солдатскими руками молодыми!..

По спине моей, как по нотам,
Дробь сыграла в один момент,
Палка – двигатель нашей работы,
Безобидный на вид инструмент.

Серые избы в окошке моем,
Грязные тучи над грязным жнивьем.
Мы, вечерами Москву вспоминая,
Песни о ней бесконечно поем

Восемнадцать и долгие сорок –
Устремленные в вечность года.
Прах войны превращается в порох,
Что сухим остается всегда.

Мне помнится ясно и чётко:
Моряк воротился. И вот –
Такую лихую чечётку
Отбацывал он у ворот!

Я песни войны не пел под тальянку,
Я с ними не ждал, не страдал,
В ночь передышки в холодной землянке
Я страшное слово «убит» не сказал.

Привели и застрелили у Днепра.
Брат был далеко. Не слышала сестра.
А в Сибири, где уж выпал первый снег,
На заре проснулся бледный человек

Как с боями шел в Берлин солдат, да,
Время песне прогреметь, прогреметь!
Много песен можно спеть подряд,
А сколько петь – да всех не спеть

Среди полей на перекрестке
Взлетел крылатый столб огня,
Снаряд ударил в ствол березки,
А показалось, что в меня.

Между боем и боем,
подсумок досыта набив,
кашевару манерку* отдай:
черпака не жалей, мол, –

Это было у села Износки, –
Враг терял орудья и повозки,
Эшелон пылал на полустанке,
Стыли перевернутые танки.

Она могла весь мир заесть
И разорвать в куски.
От крови порыжела шерсть,
Темней, острей клыки.

Он привёз, воротясь из Берлина,
Не часы, не отрез на штаны,
А простреленную мандолину –
Беспризорницу лютой войны.

То утро поднялось в горячей крови и в огне,
И враг перешел рубежи на тяжелой броне.
И голос Отчизны на битву, на подвиг призвал.
И громом железным откликнулся тотчас Урал: