Я слышал одного юнца,
Что, не придав словам значенья,
Сказал для красного словца:
«Я б руку дал на отсеченье».

В детстве я вас видел,
Слушал вас не раз,
Идл мит зайн фидл,
Тевье мит зайн бас.

Я в атаку последнюю шёл,
Но судьба изменила герою...
Плюс к тому – оказался тяжёл
Тот снаряд, что упал под горою.

У моей соседки тёти Шуры
На мешок похожая фигура,
Две козы и зуба вроде три,
Пять сынов раскиданы по свету...

Броня от солнца горяча,
И пыль похода на одежде.
Стянуть комбинезон с плеча –
И в тень, в траву, но только прежде

Политая кровью и потом,
Согретая солнцем весны,
Земля не бывает банкротом,
Земля не имеет цены.

Пожалуй бы, пора забыть
Ту боль, что сердце истязала,
Забыть, что лучший друг убит,
Забыть, что сверстников не стало.

Надо мною лазоревый холст,
А вокруг – всё леса да леса!
Край мой слуцкий из тысячи звезд
Хочет выткать себе пояса.

Здравствуйте, мама и Танечка-плакса!
Мурлыка Федот – паникер и обжора –
Опять перепачкался черной ваксой
И выдрал кусок маскировочной шторы.

Она кричала о войне,
О переломном сорок третьем…
Я замер – показалось мне,
Что до сих пор война на свете!

Трубите атаку, горнисты!
Скликайте бойцов на войну!
Враги человека, фашисты
Напали на нашу страну!

Идём к Чжамбею**, облекаясь
в пустыни пепельную сушь,
от вечной спячки поднимая
никем не тронутую глушь.

А над могилой капитана – звезда,
значит, всё же получил он майора.
Капитаном в двадцать восемь он стал,
и майором в тот же год – слишком скоро!

Жарища жаждой глотки обожгла,
Скоробила рубахи солью пота.
По улицам притихшего села
Проходит запыленная пехота.

Ах, Вера Ивановна!
Полумрак ваших комнат прохладных
И переборы гитары,
и дым папирос «Беломор».