Парк мой, парк, цветы, аллеи…
Как ты юн и как хорош!
В твой простор, как вечереет,
С песней входит молодежь.

Поехал на рыбалку генерал
И место целым штабом выбирал.
– Годится? – гаркнул он на божьи мели.
– Так точно! – офицеры возгремели.

Ударило. Стон в горле
Остановился. Смерть.
И пальцы, словно корни,
Впились в земную твердь.

Да что ты рабски перед ним
Все извертел коленца?
Рисуешь виртуальный нимб,
Расхваливая немца...

Был я мал в ту пору,
Не был на войне.
Только День Победы
Помнится и мне.

Ветераны войны сидят на протезном заводе.
Говорят о делах, о не в меру дождливой погоде,
на ненастье ворчат – впрочем, так, добродушно, без злости:
ноют старые раны, мозжат повреждённые кости.

Где отец схоронен – неизвестно,
Лишь известно: он погиб в бою,
По-солдатски преданно и честно
Защищая Родину свою.

Вздохнув, рванулся паровоз,
И тронулся состав,
На запад сердце понеслось
От городских застав.

Мороз в декабре стал свирепствовать жутко.
Но здорово нас выручала «буржуйка».
Вселилась, полкомнаты заняв собой,
И в печь упиралась огромной трубой.

Это мы – отец и мама,
Это мы – сестра и брат,
Едем долго
И упрямо
В разбомблённый Сталинград.

Через улицу, через площадь,
По асфальтовой мостовой
Неуверенно шёл, на ощупь
Дождик солнечный, дождь слепой.

Как врач, удручённый чернеющей ранкой,
Склонясь, осязает биенье запястья,
Так трогает раны подбитого танка
Этот усатый простуженный мастер.

С поля наплывает горечь донника–
запах лета, жаркий и сухой.
На закате охает гармоника
над стеклянно-розовой Окой.

Это не небо,
а ткань,
привязанная к стволам, –
голубая парча

Мы кусали шинели, мы синели от боли,
Мы лежали вповалку в старом мрачном костеле.
С потолка и со стен, тонкогубы и строги,
Безучастно взирали незнакомые боги.