Тратил силы – не жалел.
Жил – не крохоборничал.
Много знал я всяких дел:
Лес валил и плотничал.

Я третий год на марше,
Спешу, спешу домой.
Всё больше просит каши
Ботинок правый мой.

В мои годы отец воевал на войне
и в атаку ходил на горячей броне…
Вот так задорно
я когда-то хотел написать
о войне, об отце…

Во флигельке, объятом лютой стужей,
В сорок втором, чтобы согреть сестру,
Я бросил в печку сказки братьев Гримм.
Железная печурка загудела.

Нет, не печальницей кроткой, –
Муза приходит в твой дом
Краткой военной сводкой
И вдохновенным трудом,

Прожили двадцать лет.
Но за год войны
Мы видели кровь
И видели смерть –

Моя семья, мой полк пехотный!
Я не забуду ту страду,
Когда повзводно и поротно
Мы засыпали на ходу;

Уходил я на фронт с друзьями.
За спиной – девятнадцать лет.
На груди – словно вечное пламя –
С силуэтом вождя билет.

1939 ГОД
Сорок один джигит –
Сорок одна весна.
Дружба – не видно дна.

Нельзя перед сопками не поклониться
И молча не встать над полярной рекой.
Над Западной Ли́цей, той памятной Ли́цей
Стоит отвоёванный кровью покой.

Я в плену в краю чужом, далеком!
Дни идут печальной чередой.
Далеко отсюда на востоке
Милый край и отчий дом родной.

Немецкие изорванные карты
Валяются в разбитых блиндажах.
Фашисты, что в разбойничьем азарте
Пришли сюда, убитые лежат.

Мне опять готовиться в дорогу,
В те края, где выстрелы и снег.
Стало быть, воинственному богу
Нужен беспокойный человек.

Твой портрет глядит на нас из рамы:
Ясный взгляд и смуглое лицо.
А давно ль ты спрашивал о маме?
Вот оно, родное письмецо…

Здесь фундаментов камень в песок перемолот войной,
В каждой горсти земли затаился смертельный осколок.
Каждый шаг продвиженья оплачен кровавой ценой –
Лишь девятой атакой был взят этот дачный поселок.