Двенадцать пар запавших глаз
На лицах бледных, невесёлых.
Сидел тогда наш третий класс
В подвале, где ютилась школа.

Я разношу повестки райвоенкомата,
В посёлке нынче ждут таких гостей.
В руке моей неплотно сжаты
Штук десять подвигов, а может быть, смертей.

Сколько радости деду во внуке!
Десять фунтов внук потянул,
Он лежит на спине, а руки
Прямо к солнышку протянул.

Был схвачен. Не ушел из-под расстрела.
Из партизан во сне приходит к ней:
– На мне рубаха, мама, вся истлела,
Смени рубаху мне, дай поновей…

У моста был немец похоронен.
Был отрыт. Куда-то увезён.
И никто не кинулся в погоню,
Не устроил немцу похорон.

Его вручил мне политрук
В землянке у Великих Лук.
Он ничего мне не сказал,
Он только глянул мне в глаза,

Сижу – и на запад глаза,
И слушаю пушек раскаты.
Дрожит на крыльце стрекоза,
Дрожит, содрогается хата.

Он мог бы стать мне старшим братом
И опекал бы как умел,
Но в танке, пламенем объятом,
Под Курском заживо сгорел;

Хотелось: крылья грохнуть оземь,
плуг нацепить – и бороздой…
…Пахали женщины на оземь
в степи за взлётной полосой.

Я учился писать...
Мимо школы – колонны, колонны
Колыхались рекой
И впадали в невидимый фронт...

Я вчера был нежным и влюбленным,
Первый стих рождала тишина.
А сегодня взрывами и стоном
Рифмы перепутала война.

Не позабыть мне первых схваток,
Разбитых сел, дорог в крови,
Ночей под кровом плащ-палаток,
Как первой не забыть любви.

Хриплым криком капитан кого-то,
Задыхаясь, крыл в слепом бреду:
Может, поднимал в атаку роту
У стволов глазастых на виду.

На черном полустанке
в задымленном году
лежачие подранки,
мы слышали беду

Мне сохранила память ясно
И ту военную весну,
И говорок вагонов красных,
Печальный поезд сквозь войну.