Поздний час. Прифронтовая полоса.
Ночь глядит в мое окно во все глаза.
Хочет в комнату проникнуть не стуча,
да закрыла ход зажженная свеча

Эвакуация. Бараки жёсткие.
Эвакуация. Закаты жёлтые.
Сугробы тёмной чужой зимы.
Эвакуация. Бараки. Мы.

Где-то есть на планете
Дом среди тишины.
Ждите нас на рассвете,
Мы вернуться должны.

Помнишь те ночи, дождями омытые?
Помнишь бойцов, что стонали в углах?
Лица суровые, пылью покрытые,
С отблеском боя в бессонных глазах.

Я помню день, пришедший так не скоро.
Он шёл, весь во славе, в радостях, в слезах.
И в честь его над низенькой конторой
Вдруг вспыхнул яркий и огромный флаг.

Дина Дурбин* смеётся с экрана,
Белозуба, лукава, нежна,
И, как пух одуванчиков, странно
Над Европой плывёт тишина.

Тридцать лет мы пишем мартиролог.
И в тяжёлом, как война, дыму
К нам приходят воины, которых
Не дождались в праздничном дому.

Вера Вяткина – хирургиня.
На войне была как богиня –
воскрешала, секла, сшивала,
безнадёжных в лоб целовала...

Мешки, отсвечивая ткацкою основой,
наполненные девичьим приданным,
накопленным на торфоразработках,
лежат как идолы

Доныне в памяти тот год –
Военной гари стойкий запах, –
Когда в неволю, словно скот,
Враги везли детей на запад.

Из палат госпитальных – не в хаты,
В зимний бор – дом для многих полков.
Полк нашли. Ну а чем виноваты,
Что без ложек мы и котелков?

Я сегодня до зари встану,
По широкому пройду полю.
Что-то с памятью моей стало:
Всё, что было не со мной, помню.

Я долго бродил, и дышал я землёю,
Где шрамы окопов доныне видны…
Искал – словно что-то потеряно мною,
Чему ни названия нет, ни цены…

Денек я помню в детстве ясном,
Со мной он всюду и везде:
Сидело облачко на прясле
И мыло ножки в синь-воде.

Третьи сутки тащил эшелон
В тыл куда-то больного парнишку.
Паровоз так дышал тяжело,
Словно был он измучен одышкой.